Впечатлению, читатель!

Пришло время рассказать об одном участнике ан-

тарктической экспедиции, незаурядная личность ко-

торого произвела на меня наиболее сильное впечат-

ление. Но к такой оценке я пришёл далеко не сразу.

Поэтому прошу принять эту порцию размышлений как

закуску перед блюдом, которое по вине новара задер-

жалось на кухне и подаётся со значительным опозда-

нием.

Первое впечатление самое верное? Чушь! Убеж-

дён, что этот афоризм просто словесная красивость,

порождённая поверхностным умом. Первое впечатле-

ние редко бывает верным. Это было бы даже обидно

для человека – быть сразу понятым, словно ты не ве-

нец творения, вершина и гордость живой природы, а

только что продравший глаза и с тупым изумлением

взирающий на мир щенок.

Есть две возможности понять человека: либо пе-

режить вместе с ним острую ситуацию, либо съесть

пуд соли. Лучше, конечно, острая ситуация, но ведь

не всегда под рукой окажется более или менее подхо-

дящий пожар или наводнение. Надёжнее всего соль.

Проживёшь с человеком кусок жизни, увидишь, как он

работает и как относятся к нему люди, над чем он сме-

ётся и что его печалит, и, может быть, поймёшь его.

Во мне всегда вызывает сочувствие работник отдела

кадров, которому для понимания человека выделяет-

ся от силы десять-двадцать минут. Согласитесь, что

нужно обладать проницательнейшим умом, чтобы за

столь ограниченный отрезок времени определить, кго

к тебе явился на приём – гений или прохвост.

Вот почему кадровик вынужден верить не человеку,

а его документу – человека в дело не подошьёшь…

Итак, не доверяй первому впечатлению, читатель, и

тебе не придётся себя упрекать, как пришлось автору

этих строк.

Вернусь немного назад, к периоду нашего перехо-

да в Антарктиду. Начальника экспедиции я видел еже-

дневно на диспетчерских совещаниях, проходивших

под его председательством. Руководство «Визе», на-

чальники антарктических станций и отрядов собира-

лись в конференц-зале, а к десяти часам из смеж-

ного с залом кабинета выходил Владислав Иосифо-

вич Гербович и садился в своё кресло во главе сто-

ла. Замечаний опоздавшим он не делал, не слушал

их оправдательного лепета и лишь бросал на них ми-

молётный взгляд, который нарушители дисциплины с

приплатой обменяли бы на самую жестокую выволоч-

ку.

С первого взгляда Гербович к себе не располагал

– слишком суров и неприступен. Казалось, он делает

максимум возможного, чтобы подчеркнуть грань, раз-

деляющую простых участников экспедиции и её пол-

новластного начальника. Правда, знавшие его люди

говорили, что Гербович ни шагу не ступит, чтобы снис-

кать себе дешёвую популярность, что раскроется он

потом, в деле, но для меня это было слабым утеше-

нием – шло время, а о человеке, возглавляющем экс-

педицию, я почти ничего не знал.

Попробую нарисовать его портрет.

Очень высокий, как теперь говорят, баскетбольного

роста сорокадвухлетний человек, стройный, как толь-

ко что выпущенный из училища офицер. Широкие

плечи, мощная грудь, мускулистые руки изобличают

большую физическую силу, – пожалуй, начальник был

самым сильным человеком в экспедиции. Иссечённое

полярными ветрами неулыбчатое лицо, твёрдые ску-

лы боксёра, под прорезанным глубокими морщинами

высоким лбом – холодные, со льдом светлые глаза. И

неожиданно тихий, спокойный голос: когда начальник

говорил, воцарялась полная тишина, иначе ничего не

услышишь.

Раза два я вынужден был по делам обращаться к

начальнику; оба раза он с пониманием отнёсся к мо-

ей просьбе, но не дал ни единого шанса перевести

разговор на внеслужебные темы. Теперь-то я пони-

маю, что не только я к начальнику, но и он ко мне при-

сматривался, но тогда каждая встреча оставляла оса-

док неудовлетворённости и, признаюсь, детской оби-

ды: неужели, чёрт возьми, он не находит во мне ниче-

го интересного? Неужели он бесконечно далёк от все-

го, не имеющего отношения к дрейфующим и антарк-

тическим станциям? И есть ли вообще у него друзья?

Потом я узнал, что друзья у него есть и ноша их

нелегка: с друзей Гербович спрашивал куда строже,

чем с остальных подчинённых; узнал, что круг его ин-

тересов широк и разнообразен, что у него есть своя,

выработанная годами точка зрения на взаимоотно-

шения начальника с коллективом, начисто исключа-

ющая всякую фамильярность и превыше всего ста-

вящая уважение и доверие, завоёванное в совмест-

ной работе; что сын сибирской крестьянки и потомка

бунтарей-поляков, сосланных царём «во глубину си-

бирских руд», он унаследовал от родителей нетерпи-

мость ко всему показному и несправедливому, пре-

восходный ум и железную волю, которую закалил го-

дами дрейфа на станциях «Северный полюс» и в трех

антарктических экспедициях.

И по мере того как я это узнавал, моя симпатия рос-

ла, и наконец превратилась в глубочайшее уважение

и личную привязанность.

А тогда, в период похода к берегам Антарктиды, на-

ши отношения были абсолютно прохладными. Я при-

ходил на диспетчерские совещания, слушал приказы

и выступления начальника, улыбался его остроумным

шуткам, молча внимал «разносам» по разным пово-

дам и думал про себя, что первое впечатление, увы,

меня не обмануло.

Видимость я принимал за сущность, а сущность

распознал не скоро.