Лиха беда начало

Так началось возвращение домой.

Пятнадцать тысяч километров, отделяющих нас от

Ленинграда, реактивный самолёт может преодолеть

за сутки. «Обь», возьми она курс на Ленинград, про-

шла бы это расстояние за месяц с небольшим.

Но наше возвращение таило в себе парадокс: мы

возвращались домой, с каждой милей удаляясь от до-

ма.

Сначала мы пойдём вдоль антарктического побе-

режья в Молодёжную и две недели будем там раз-

гружаться. Потом нас ждут станции Новолазаревская

и Беллинсгаузена. В результате мы окажемся уже в

семнадцати тысячах километров от Ленинграда.

От момента выхода из Мирного до швартовки в

Ленинградском порту по плану пройдёт восемьдесят

пять дней. А может быть, даже и больше.

Чтобы разгрузиться в Молодёжной, нам необходи-

мо подойти к барьеру, а для этого пробиться через

припай, что бывает далеко не так просто. Несколько

лет назад «Обь» целый месяц штурмовала двадцать

один километр тяжёлого припайного льда у Молодёж-

ной, пробилась наконец к барьеру, и… в тот же день

припай унесло! Если и с нами Антарктида сыграет та-

кую же шутку, то восемьдесят пять дней превратят-

ся в сто пятнадцать. Перспектива, о которой и поду-

мать страшно! А кто знает, какую встречу «Оби» за-

планировала природа в районах Новолазаревской и

Беллинсгаузена?

По плану мы должны вернуться домой 25 мая. Мы

можем вернуться домой в середине, а то и в конце

июня. Поэтому сейчас дни лучще не считать. Лишь то-

гда, когда мы простимся с островом Ватерлоо и вый-

дем в пролив Дрейка, когда будем в бинокли смотреть

с кормы на последний айсберг, лишь тогда можно по-

дойти к капитану и с этакой небрежностью, словно это

тебя нисколько не волнует, между прочим, спросить:

«Да, кстати, когда по расчёту мы приходим домой?»

Задавать же такие вопросы сейчас – бестактность,

дурной тон. Потому что главная задача ныне – благо-

получно пройти вдоль доброй половины всего антарк-

тического побережья, разгрузиться на трех станциях и

сберечь корабль от опасностей, подстерегающих его

на каждой миле пути. И ещё – выручить из ледового

плена «Фудзи», до которого больше тысячи миль и к

которому мы идём полным ходом.

И всё-таки, несмотря ни на что, мы возвращаемся

домой!

Первую ночь я не спал. И не только потому, что ост-

ро переживал расставание с Мирным, хотя, конечно,

это имело место. Просто меня ещё болтало, как горо-

шину в кастрюле.

Насчёт полного хода, с которым мы шли, я малость

преувеличил: «Обь» попала в шторм. Девять баллов –

это волнение моря, силу ветра синоптики определили

в одиннадцать баллов. Ураган!

Век живи – век сдавай экзамены. Шестибалльный

шторм, в который я попал когда-то, поставил мне за

поведение четвёрку. Ночью, о которой идёт речь, я с

грехом пополам натянул на тройку. Самого позорно-

го со мной не произошло: обед и ужин я сумел со-

хранить в себе и обратить на благо своему организ-

му, но зато телу моему досталось так, словно я пора-

ботал спарринг-партнёром с боксёром тяжёлого веса.

Больше всего меня злило, что на нижней койке спо-

койно и даже, как мне показалось, с ухмылкой похра-

пывал Дима Колобов, или Димдимыч, как его называ-

ли друзья. Я бил себя коленями в подбородок и вы-

секал из него искры, а Димдимыч, лучезарно улыба-

ясь, переворачивался на другой бок. Я выламывал го-

ловой переборку каюты, а Димдимыч умиротворённо

сопел, нежно обнимая подушку. Я со страшной силой

рубанул ногой по потолку и взвыл от боли, а Димди-

мыч, потеряв стыд и совесть, даже не шелохнулся.

Даже когда меня сбросило вниз и я распластался на

полу, как беспомощная лягушка, Димдимыч не собла-

гоизволил открыть глаза. Он только пробормотал что-

то вроде «Разбудите меня к завтраку», сочувственно

причмокнул губами и всхрапнул, оставив меня в со-

стоянии тихого бешенства.

Оставался один выход: лечь на диван, расположен-

ный перпендикулярно килю корабля. Качка была ки-

левая, и теоретически на диване перенести её будет

легче. Я взял с койки бельё и устроился на диване,

рассчитав, что если я буду падать, то всё-таки с пер-

вого, а не со второго этажа. Но здесь меня подкара-

уливала другая неожиданность. Димдимыч по специ-

альности был геологом и, следовательно, влюблён-

ным в разные камни человеком. Этих самых камней

он набрал в Антарктиде столько, что ими можно бы-

ло бы замостить средней длины просёлочную дорогу.

Они гремели в ящиках стола, под диваном и, главное,

на полке, которая висела над моей головой. Я вклю-

чил свет, с некоторым беспокойством осмотрел полку

и пришёл к выводу, что падение любого из украшаю-

щих её камней достаточно, чтобы новая повесть об

Антарктиде осталась ненаписанной. И пока я разду-

мывал, как уберечь мировую литературу от этой на-

пасти, в борт «Оби» ударила такая волна, что меня

расплющило о переборку, а вещи в каюте сошли с

ума. Из шкафа выпрыгнул вещмешок и запрыгал, как

живой, а за ним, отбивая чечётку, последовал чемо-

дан. В то же мгновенье один за другим с полки рину-

лись камни. Первый из них, двухкилограммовый оско-

лок гранита с вкраплениями ценных минералов, по-

добранный Димдимычем на вновь открытой станции

Ленинградская, просвистел мимо моей головы и вре-

зался в диван в сантиметре от колена, а другой, чуть

меньше весом, но столь же ценный сувенир, всё-таки

набил мне шишку на темени и чуть не оторвал пра-

вую руку. Во время артиллерийской кононады спящая

мать просыпается от хныканья ребёнка. Мгновенно

проснулся и Димдимыч. Встревоженный, он вскочил

со своей койки, осмотрел камни, убедился в том, что

они целы и невредимы, пожелал мне спокойной ночи,

улёгся и мгновенно уснул.

Я обозлился, сказал себе «баста» и решил выйти

из каюты. Коо-как оделся, открыл дверь и отпрянул:

мимо с огромной скоростью пролетел и врезался в ка-

юту старшего электромеханика лётчик Н. При своей

весьма даже почтенной массе Н. мог бы натворить

бед, но переборка выдержала удар: «Обь» – корабль

голландской постройки, а голландцы работают на со-

весть, это до меня подметил ещё Пётр Первый. Н.

взглянул на непрошеного свидетеля полными неизъ-

яснимой муки глазами, из последних сил выругался и

неверными шагами поплёлся в свою каюту.

Уже потом, когда мы пришли в Молодёжную, вра-

чхирург станции Подолян рассказывал, что на тепло-

ход, на котором он плавал, устроилась одна студентка

Литературного института. В Индийском океане тепло-

ход попал в шторм, и студентка, неимоверно страдая

от качки, то и дело умоляла капитана: «Дмитрий Ки-

рьянович, нельзя ли как-нибудь повернуть судно, что-

бы оно не качалось?» Помню, я очень смеялся, слу-

шая этот рассказ, не только потому, что ситуация дей-

ствительно была забавная, но и потому, что у меня са-

мого во время шторма неделю назад возникла такая

же дикая идея – разумеется, не высказанная вслух:

как-никак, а в глубине души я считал себя многоопыт-

ным морским волком. Во всяком случае, я немало гор-

дился тем, что наутро не без аппетита завтракал и,

посмеиваясь, давал объяснения по поводу окрасив-

шейся в синий цвет шишки на темени.

Кстати говоря, к утру «Обь» действительно слегка

изменила курс, поджалась ближе к ледяному полю, и

качка понемногу погасла.

Так закончилась первая ночь на «Оби».

«0бь» – наша родненькая…»

Любят полярники «Обь»!

С точки зрения логики трудно понять, почему по-

лярник, дай ему возможность выбора, пойдёт в даль-

нее плавание на старенькой «Оби», а, скажем, не на

юном красавце «Визе».

Ну судите сами. «Визе» – комфортабельный, со

всеми удобствами быстроходный теплоход, с отлич-

ными каютами, оборудованными столь желанным в

тропиках «кондишеном». Быть пассажиром на «Ви-

зе» – одно удовольствие: спишь на удобной койке,

без ограничений пользуешься душем и пресной во-

дой, дышишь свежим воздухом. И несётся «Визе» по

морю как ласточка, и шторм для него не шторм, пото-

му что гасят качку волшебные цилиндры-успокоите-

ли. Чего, казалось бы, тебе ещё надо?

«Обь» – грузовое судно, пассажирских кают здесь

кот наплакал – всего четыре. И большинство полярни-

ков независимо от должностей и учёных званий живёт

в твиндеке – в мало, скажем прямо, уютных помеще-

ниях без иллюминаторов. В тропиках здесь дышать

нечем, обитатели твиндека предпочитают устраивать

цыганский табор на верхней палубе. Опреснительной

установки на «Оби» нет, и лишь несколько раз в ме-

сяц, в баннные дни, в душ подаётся пресная вода. К

тому же «Обь» тихоход, её обычная скорость одинна-

дцать-двенадцать узлов, а то и меньше.

И тем не менее из всех кораблей, отправляющихся

в далёкие антарктические рейсы, «Обь» – самый лю-

бимый.

К ней относятся с нежностью. Сто раз я слышал та-

кое:

– «Обь» – наша родненькая… «Визе» и «Зубов» –

комфортабельные гостиницы, а «Обь» – наш дом!

Дело в традициях. Красавцы теплоходы толь-

ко-только начали ходить по морям, а традиции – как

опыт: накапливаются и передаются из поколения в

поколение. Насчёт поколений в данном случае, на-

верное, слишком сильно сказано, но всё-таки «Обь»

уже пятнадцать раз ходила к берегам ледового мате-

рика, а каждый морской год засчитывается за три…

Есть в составе экипажа люди, олицетворяющие эти

традиции: первый помощник капитана Ткачёв, четыр-

надцать раз ходивший в Антарктиду, моторист Ро-

гов, не пропустивший ни одного антарктического рей-

са, Александра Михайловна Лысенко, или просто Ми-

хайловна, прачка и «морская мама», без которой по-

лярники не мыслят «Обь», и другие, всеми уважае-

мые и достойные люди. И ведёт «Обь» Эдуард Иоси-

фович Купри, знаменитый ледовый капитан, который

уже пять раз приводил её в Антарктиду. Что же это за

традиции?

Каждый, кто плавал на «Оби», знает: дверь каюты

капитана почти всегда открыта! Ни на одном корабле

я этого не видел, а на «Оби» – каждый день. Дверь от-

крыта, за столом сидит Купри, углубившись в бумаги,

и вы можете либо просто, не заходя, поздороваться с

ним, либо зайти и пожать ему руку. Казалось бы, что в

этом особенного, а впечатление производит большое.

Ведь капитан на корабле – высшая инстанция, чело-

век, наделённый абсолютной властью! И каждого вхо-

дящего капитан примет, с каждым поговорит. Высоко

ценят на «Оби» этот традиционный демократизм ка-

питана. И не только его: распахнуты двери кают пер-

вого и старшего помощников, смело входи, если у те-

бя есть дело. И с тобой, кто бы ты ни был, матрос вто-

рого класса или доктор наук, поговорят весело и доб-

рожелательно.

Дальше. На «Визе» сюда войти нельзя, здесь за-

прещено курить, в рулевой рубке не рекомендуется

торчать, там не подумайте загорать. Наверное, во

всем этом имеется свой резон, порядок есть порядок,

и хотя полярника обижаются иногда на экипаж за та-

кие ограничения, но понимают, что «в чужой мона-

стырь со своим уставом не ходят».

Другое дело на «Оби». Кури где хочешь (только не

сори!), ходи где твоей душе угодно, загорай хоть на

мачте, торчи в рулевой рубке (стараясь этим не зло-

употреблять). На «Оби» полярник чувствует себя лег-

ко и свободно, как на своей станции, которую он толь-

ко что покинул, и никто на него косо пе посмотрит, не

скажет: «Ну чего вам здесь надо? Мало места в каю-

те?»

На «Оби» полярник не чувствует себя пассажиром!

К нему относятся так сердечно, что его и просить не

надо, в чём-нибудь помочь – только намекни.

И, войдя на борт «Оби», полярники бросаются в

объятия своих друзей моряков.

– Привет, Васька! Все ещё плаваешь на своём ко-

рыте?

– Братцы, Тришка! Одолжи бороду, у нас веников

не хватает!

– Благослови восточного человека, Михайловна!

Тебе Сидоров индийского чаю передал и низкий свой

поклон!

– Спасибо, родной. Ой, холодно у вас на станции,

подумать страшно!

– Ребята, баночки австралийского пива для героя

Антарктиды не сохранили?

– Сохранили, но так, за красивые глаза, не полу-

чишь. На обмен!

– Что хочешь?

– Твои бакенбарды!

– Где ножницы?!

Думаю, что скоро так будет и на «Визе», и на «Зу-

бове». А пока старенькая и неважно оборудованная

для жилья «Обь» роднее, любимее других…