ЗАКЛЮЧЕНИЕ. В заключении этой книги я хотел бы прежде всего напомнить читателю об условности, даже метафоричности столь часто используемого в ней понятия “средний

Заключение

В заключении этой книги я хотел бы прежде всего напомнить читателю об условности, даже метафоричности столь часто используемого в ней понятия “средний класс”.

Определенная степень метафоричности, по-видимому, неизбежна, когда мы употребляем для описания российского общества, в частности его социально-групповой структуры, терминологию, заимствованную из научного и политического языка обществ, принципиально отличающихся от него своими цивилизационными, институциональными и структурными характеристиками, своим историческим опытом. Ибо в российском контексте эта терминология отражает не систему социальных образований, сложившуюся и утвердившуюся в своих основных чертах, но лишь некую, причем не обязательно единственную, тенденцию трансформационных процессов, последовавших за кризисом и крушением “реального социализма”. Используя популярный ныне оборот речи, можно было бы также говорить о “как бы среднем классе”, равно как и о российском “как бы капитализме”, “как бы рынке”, “как бы демократии”, “как бы парламентаризме”.

Если такого рода абстрактные социальные категории — это лишь условные и в российском контексте далеко не адекватные этикетки реальных социальных или политических феноменов, то люди, эти феномены представляющие, например, российские капиталисты или парламентарии, обладают всей реальностью живых человеческих существ. Живые люди — это также и те, кого в рассуждениях о российском обществе по тем или иным основаниям относят к реальному или потенциальному, к “объективному” или “субъективному”, подлинному или квазисреднему классу. Если о российском среднем классе как о какой-то вполне определенной социальной реальности говорить сегодня еще довольно трудно, то узнать и попытаться понять людей (индивидов), по каким-то признакам идентифицируемых или идентифицирующих себя со “средней” частью общества, — задача, в общем, разрешимая. Это простое соображение объясняет и название данной книги, и принцип отбора материала.

Другое соображение — познавательные преимущества “методологического индивидуализма”. Они особенно очевидны в условиях современного российского социума, где индивидуальные жизненные стратегии и практики обладают высоким уровнем автономии по отношению к слабым и аморфным социальным институтам и нормам и где поэтому самодетерминации индивидов принадлежит относительно большая роль в процессах, воспроизводящих и производящих общество (по терминологии А. Турена).

В начале работы уже говорилось, что избранная исследовательская стратегия не претендует на какую-либо статистическую репрезентативность: в ее рамках невозможно количественно определить распространенность или уровень типичности выявляемых феноменов и тенденций. В качестве “героев” мы отбирали людей, которые по объективным (статус, профессия) и субъективным (психологическая адаптация к трансформациям) характеристикам предположительно могли обладать модернизационным ресурсом. В результате исследования мы не можем сказать, каков в российском обществе в целом или в отдельных его слоях и группах удельный вес индивидов, проявляющих в своей практике (в тех или и иных конкретных формах) реальность этого ресурса. Самое большее, что мы можем утверждать — такие люди есть, и они представляют собой не какое-то редкое исключение, а образуют хотя и меньшинство, но более или менее значительное. Мы можем также выделить некоторые особенности их внутреннего мира и жизненной активности, имеющие модернизационный эффект. А также констатировать, что эти выводы, по меньшей мере, не противоречат репрезентативным данным, полученным в ходе квантитативно ориентированных социологических исследований.

И эти исследования, и наши собственные наблюдения подтверждают, что выделенный по каким бы то ни было признакам реальный или потенциальный средний класс не представляет собой какого-либо единого социального образования. Это всего лишь масса “не особенно богатых, и не особенно бедных” людей и групп, глубоко дифференцированная в экономическом, социальном, культурном и психологическом отношениях. С точки зрения осуществляемых ими жизненных стратегий наиболее значимая дифференциация обнаруживается по уровню адаптации к постсоциалистической действительности. Сформулированный выше принцип отбора респондентов привел к тому, что в центре нашего внимания оказались люди с более или менее высоким уровнем адаптации. Но данная их особенность, как оказалось, вовсе не стирает достаточно глубоких психологических и поведенческих различий даже внутри этого адаптированного меньшинства. В одних случаях мы наблюдаем практическую адаптацию, более или менее успешное материальное и социальное выживание при угнетенном психическом состоянии, крайне дискомфортных психологических отношениях с социальной действительностью. В других случаях — при низком уровне практической адаптации, бедной и крайне трудной жизни поддерживается высокий уровень психологической адаптации, достигаемый за счет предельного занижения уровня потребностей. Есть и люди, у которых позитивное социальное самочувствие, оптимистический настрой вполне гармонически коррелируются с реальным материальным и социальным статусом.

При всех этих различиях успешная адаптация (в тех или иных ее формах) к трансформирующейся действительности сама по себе создает существенный модернизационный эффект. Он выражается в процессе, который я назвал выше “модернизация человека”. Суть этой модернизации заключается в становлении типа личности, ориентированной на индивидуальную самостоятельность, на свободное самоопределение в социальном пространстве, на ответственность за собственную судьбу. В отечественной литературе, в том числе и в работах автора данной книги, этот сдвиг нередко интерпретируется как освобождение от государственно-патерналистского синдрома. В основном это верно: именно государственно-патерналистская система, созданная партократическим режимом, довела до предела поведенческую несамостоятельность, пассивность личности, личную и социальную безынициативность людей, привела к развитию явлений социального иждивенчества и демотивации трудовой активности. Государственно-патерналистские установки и ожидания, как это видно и на примере наших респондентов, продолжают и в постсоветских условиях оказывать значительное влияние на экономическое и политическое сознание большинства населения, тормозят развитие рыночной экономики.

Было бы вместе с тем неверно сводить модернизацию человека только лишь к изменениям в сфере отношений между индивидом и государством. Во-первых, было бы грубым упрощением, своего рода сведением к абсурду — отказывать советскому человеку в какой бы то ни было индивидуальной самостоятельности, приписывать ему тотальную психологическую зависимость от государственной опеки. Бесспорно, в советском обществе существовала инфантильная психология, отношения с властью были основаны на принципе “вы наши отцы, мы ваши дети” (существуют они в определенных слоях населения и в постсоветское время). Однако наряду с ними были распространены индивидуальное и коллективное профессиональное творчество, индивидуалистическая жизненная стратегия, нацеленная на поиск оптимальной ниши в этатистской социальной системе.

Во-вторых, государственно-патерналистский синдром был лишь одной из форм проявления комплекса, гораздо более широкого и глубоко укорененного в архетипах национального менталитета. Это комплекс слабости человека, детерминированности его жизни внешними силами, будь то власть, природа, сословное неравенство или божественное предопределение (“на все воля Божья”). Он выражался в убеждении, что невозможно рационально и организованно воздействовать на мир и собственную судьбу, в русском народном фатализме, в психологии “авось”.

Модернизация человека — это освобождение не только от советских, но и от более традиционных стереотипов восприятия мира и поведенческих установок. В то же время для людей, испытывающих такое освобождение, да и для всего общественного сознания, более очевидна первая сторона происходящей с ними трансформации (“...как-то совок из-за спины вытащил”, — сказал о себе один из наших респондентов). В целом, в постсоветский период происходит одновременно и переход от боязливого, осторожного “адаптационного” индивидуализма к индивидуализму более смелому, раскованному, и становление принципиально новой для России мировоззренческой парадигмы отношений индивидуального человека с миром.

Как показали эмпирические исследования, широчайшие слои российского общества не воспринимают изменения, произошедшие в их жизни за годы реформ, как обретение какой-то новой свободы. Тем более важна фиксация довольно значительного меньшинства, убежденного, что оно эту свободу получило, весьма высоко ее оценивающего и строящего на ее основе свою жизненную практику.

Понятно, что такого рода практика, не зажатая в тиски “внутренних” и “внешних” табу, освобождает творческие потенции людей и направляет их в русло инновационной активности. Поэтому аккумуляция подобных практик — ступень на пути восхождения от модернизации человека к модернизации общества. Во всяком случае, если анализировать происходящие в России процессы в свете современных теорий социальных изменений, напрашивается вывод: из двух равно необходимых и взаимодействующих потенциалов модернизации — потенциала структурно-институционального и субъектного, “акторского” — наиболее реальным является наличие и развитие второго, “человеческого” потенциала.

Модернизацию человека было бы в корне неверно рассматривать как тотальную смену старого новым. Такой подход означал бы зеркальное копирование пропагандистского мифа о советском человеке как радикально новом антропологическом феномене, которому мешают приобрести окончательно завершенную, абсолютную форму лишь сохраняющиеся кое-где, кое у кого “пережитки капитализма”. Мы не далеко уйдем от подобных клише, если будем рассматривать современное российское общество как совокупность людей, различающихся между собой лишь тем, в каких пропорциях в их сознании сочетаются либеральные ценности и “пережитки социализма”.

В действительности, и в истории вообще, и в истории духовной, ментальной в частности, новое всегда строится с использованием старого. Насколько можно судить по нашим респондентам, даже самые “продвинутые” к либерализму люди среднего класса органически включают в свою новую ментальность “старые” ценности, отнюдь не обязательно имеющие “советское” происхождение. К их числу относятся, например, ценности профессионализма, интеллигентности, социальной солидарности, вполне способные сыграть конструктивную роль в обеспечении морально-этической составляющей постсоветской культуры.

Встречаем мы у них и ценности, менее или вовсе не конструктивные. Часто они сочетают, например, декларируемое уважение к социальной норме, к закону с некоторым занижением его роли по сравнению с принципами, формируемыми в процессе непосредственных межличностных отношений. Последнее связано с более глубоким, очевидно, архетипическим противопоставлением “я”, малых “контактных” общностей, своего микросоциального мира, “мы” — “большому обществу”, всему социетальному, институциональному, лишенному теплоты личных связей.

Эти наблюдения возвращают к вопросу, волновавшему одно время отечественных социологов: насколько российский протосредний класс походит или не походит на западный, способен ли он развиться в нечто подобное западному идеотипу. Этот вопрос сродни пресловутой проблеме выбора между западным и “собственным” путями развития российского общества. С одной стороны, очевидна неизбежность типологического сходства экономических, политических, правовых институтов и механизмов, социально-групповой структуры, ценностно-нормативной системы всех обществ, предпочитающих рынок экономическому этатизму, а демократию — авторитаритивному порядку. “Обойти” эту альтернативу, как показывает исторический опыт, невозможно. Если в понятие “своего пути” вкладывается именно такой смысл, этот путь ведет к “гибридному” (экономическому или политическому, или, как в ряде постсоветских государств, — к тому, и другому) устройству, в рамках которого преимущества обоих альтернативных вариантов взаимно уничтожают друг друга, что порождает нарастающий кризис и дисфункциональность всех институтов общества.

С другой стороны, набор типологических черт как рыночной экономики, так и политической демократии исчерпывается лишь теми их характеристиками, при отсутствии которых функционирование соответствующих систем, в конечном счете, оказывается невозможным. Все остальные институциональные, культурные и иные параметры экономической, общественно-политической, духовной жизни бесконечно варьируются от одной страны к другой, меняются в зависимости от исторических условий (в том числе и в рамках собственно западного мира).

В составе, сознании и поведении определенных слоев российского среднего или протосреднего класса угадываются определенные черты сходства с соответствующими “классами” западных обществ. Это и активная инновационная роль в экономике и культуре, и многообразие социально-профессиональных статусов и форм деятельности, это динамизм и мобильность, достижительная мотивация, трудолюбие, предприимчивость, свободолюбие. Это также психология “срединности”, выражающаяся в уровне аспираций (не низком, но и не очень высоком), в чувстве социального достоинства и самодостаточности, в отторжении экстремально-агрессивных позиций и форм общественного и политического поведения (хотя последнее может, как отмечалось, сходить на нет под влиянием конкретной социально-исторической ситуации). Проявляется, хотя еще довольно слабо, в российском среднем классе и такая типологическая черта, как тенденция к формированию собственных “правил игры”, субкультур, типов потребления и образов жизни. Если в России будет успешно развиваться рыночная экономика, все эти его черты получат дальнейшее развитие, а его удельный вес в обществе и влияние на общественные процессы будут нарастать и сближаться с западным уровнем.

Распознаваемы в российском среднем классе и национальные особенности. Одна из них — общественная и политическая пассивность, унаследованная от советской ментальности и консервируемая специфическими условиями адаптации людей среднего класса к кризисной постсоветской ситуации, общим состоянием социальных и политических институтов российского общества.

Для развития среднего класса эта его черта имеет деструктивное значение, чего нельзя сказать о некоторых его других социально-психологических особенностях. Я имею в виду, прежде всего, роль, которую играет в профессиональной мотивации ряда его слоев социально-этическое начало (этика “служения”) и преобладание — в его понимании успеха — мотивов творческой самореализации и признания над мотивами статусно-карьерными и денежными.

Эти последние особенности никак не могут, на мой взгляд, свидетельствовать о какой-то “недоразвитости” или архаичности российского среднего класса по сравнению с западными “моделями”. Стоит напомнить, что в 1960—1970-х годах в западной социологической литературе происходил бум эмпирических и концептуальных исследований, констатировавших переворот в ценностях младшего поколения среднего класса. Вместо нормативного материального и карьерного успеха (ценности общества потребления) приоритетом стала индивидуальная самореализация, т.е. произошла переориентация с идеалов материальных на “постматериальные ценности”. Если масштабы этого сдвига достаточно спорны, то общий его вектор — пусть в иных формах, чем в эпоху “молодежной революции” 1960-х годов — был подтвержден дальнейшей эволюцией. (Живым символом этого вектора может служить интеллектуальный, этический и политический стиль Б. Клинтона в сопоставлении с рядом его предшественников а Белом доме.) В свете этих западных реалий многие представители российского протосреднего класса могут — с точки зрения своей мотивации — выглядеть более современными (постиндустриальными, постматериальными и т.п.), чем многие группы западных “зрелых” средних классов.

Несомненно, отмеченные социально-психологические черты части российских средних слоев обусловлены особенностями социального опыта определенного поколения — того, которое испытало переход от позднего тоталитаризма к постсоветскому обществу. Решающее значение имеет вопрос, насколько эти черты сохранятся или изменятся по мере смены генерационного состава соответствующих социальных групп. В рамках данного исследования ответить на этот вопрос невозможно: некоторые наши наиболее молодые респонденты кажутся по своим мотивам и ценностям весьма похожими на “старших” “братьев по классу”, другие сильно от них отличаются. Впрочем, отличаются все — если не ценностными приоритетами, то представлениями о способах их реализации — жестко прагматической, рационально расчетливой жизненной стратегией. В общем, они проявляют большую готовность и способность к рациональному выбору в альтернативных ситуациях. Каким образом эта черта может сказаться на эволюции социальных практик среднего класса, сегодня сказать довольно трудно, но можно предполагать, что она проявится в весьма различных, возможно, противоположных поведенческих ориентациях.

В последней главе книги анализируются формы и эффект воздействия инновационной деятельности представителей среднего класса на различные уровни и сферы жизни российского общества. Я отдаю себе отчет в том, что эта часть исследования фрагментарна: для воссоздания более полной картины надо было бы использовать значительно более широкий эмпирический материал. Тем не менее, вряд ли вызовет сомнение вывод об ограниченности этого воздействия: из его сферы фактически выпадают институты власти, социетальный и политический уровни управления обществом. На этих уровнях “правит бал” бюрократия, олигархические группировки, узкий слой политической элиты.

Такая расстановка сил ущемляет интересы среднего класса и порождает его латентный конфликт с правящей бюрократией и связанным с ней олигархическим капиталом. Неорганизованность и раздробленность средних слоев, используемые ими индивидуализированные стратегии адаптации и профессиональной активности препятствуют перерастанию этого конфликта в конфликт открытый и социально конструктивный и способствуют тем самым консервации сложившейся социетальной ситуации и вместе с ней кризисного состояния российского общества. Состояния, именуемого “переходным”, но в действительности оказывающимся переходом в никуда, мостом, доходящим до середины реки.

В принципе мыслимы два пути выхода из этого состояния. Первый путь в российских условиях мало реален. Он предполагает развитие связей высшей власти, заинтересованной в проведении реформ, с наиболее современной частью средних слоев, стимулирование их организации, социальной и политической активности, максимальный учет их интересов в экономической и социальной политике, формирование тем самым массовой социальной базы курса реформ. Второй, более перспективный путь предполагает развитие собственной инициативы средних слоев в деле защиты своих интересов, их самоорганизацию, вмешательство в большую политику, выдвижение ими собственной социальной и политической элиты, формирование ими общественных движений и партий, способных изменить соотношение сил в обществе.

Эти два пути не являются взаимоисключающими и альтернативными, они могут взаимно дополнить друг друга, и именно такая “встреча” модернизации сверху и модернизации снизу представляется оптимальным, наиболее эффективным вариантом, минимизирующим риски и потери, грозящие стране. Попытки же проводить лишь модернизацию сверху, с опорой только на бюрократию и силовые структуры, могут только еще дальше завести ее в тот тупик, в котором она оказалась к концу ХХ века.

Один из вопиющих парадоксов современной России состоит в разрыве между мощью ее интеллектуального, культурного, творческого потенциала, в целом соответствующего уровню ХХI века, и немощной архаичностью ее институтов, управленческих структур и элит, напоминающей традиционную страну “Ревизора” и “Города Глупова”. Россия похожа на человека с превосходным мозгом, не способным однако, регулировать жизненные функции организма. Люди рождающегося среднего класса — возможно, одна из тех сил, которые смогут устранить этот разрыв, восстановить утраченную связь мысли и социально-исторического действия.

Литература

Литература

1. Авраамова Е.М. Влияние социально-экономических факторов на формирование политического сознания // Российское общество: становление демократических ценностей? М., 1999.

2. Авраамова Е.М. Появился ли в России средний класс? // Средний класс в современном российском обществе. М., 1999.

3. Андреева В., Василенко Е., Раскутина Т. Об организации и некоторых результатах обследования социальных процессов в малом предпринимательстве // Вопросы статистики. 1997. № 6.

4. Бакштановcкий В.И., Согомонов Ю.В. Городские профессионалы: ценности и правила игры среднего класса. Тюмень, 1999.

5. Бакштановский В., Согомонов Ю. Этос среднего класса: нормативная модель и отечественные реалии. Тюмень, 2000.

6. Батыгин Г.С. Дело жизни: биографические горизонты профессионалов // Городские профессионалы. Ценности и правила игры среднего класса. Тюмень, 1999.

7. Бек У. Общество риска: На пути к другому модерну. М., 2000.

8. Бойков В. Коллективное сознание чиновников // Государственная служба. 1999. № 1(3).

9. Будон Р. Место беспорядка: критика теорий социального изменения. М., 1998.

10. Бурдье П. Начала. М., 1994.

11. ВЦИОМ. Общественное мнение. 1999. М., 2000.

12. Гайдар Е. Государство и эволюция. М., 1995.

13. Дилигенский Г. Дифференциация или фрагментация? (О политическом сознании в России) // Мировая экономика и международные отношения. 1999. № 10.

14. Дилигенский Г.Г. “Запад” в российском общественном сознании // Общественные науки и современность. 2000. № 5.

15. Дилигенский Г.Г. Массовое политическое сознание в условиях современного капитализма // Вопросы философии. 1971. № 9.

16. Дилигенский Г.Г. Проблемы теории человеческих потребностей // Вопросы философии. 1976. № 9.

17. Дилигенский Г.Г. Российский горожанин конца девяностых: Генезис постсоветского сознания. М., 1998.

18. Дилигенский Г.Г. Социально-политическая психология. М., 1996.

19. Дилигенский Г.Г. Становление гражданского общества: культурные и психологические проблемы // Гражданское общество в России: структуры и сознание. М., 1998.

20. Дискин И.Е. Средний класс как “мигрант” в консервативном российском обществе // Средний класс в современном российском обществе. М., 1999.

21. Донцов А.И., Емельянова Т.П. Концепция социальных представлений в современной французской психологии. М., 1987.

22. Заславская Т.И. Социальная структура России: главные направления перемен // Куда идет Россия? Общее и особенное в современном развитии. М., 1997.

23. Заславская Т.И. Стратификация современного российского общества // Экономические и социальные перемены. Мониторинг общественного мнения. 1996. № 1.

24. Заславская Т.И. Трансформация российского общества как предмет мониторинга // Экономические и социальные перемены. Мониторинг общественного мнения. 1993. № 2.

25. Заславская Т.И., Громова Р.Г. К вопросу о “среднем классе” в российском обществе // Мир России. 1998. № 4.

26. Заславская Т.И., Рывкина Р.В. Социология экономической жизни: очерки теории. Новосибирск, 1991.

27. Здравомыслов А.Г. Несколько замечаний по поводу дискуссии о среднем классе // Средний класс в современном российском обществе. М., 1999.

28. Капустин Б.Г. Современность как предмет политической теории. М., 1998.

29. Козер Л. Функции социального конфликта. М., 2000.

30. Корель Л.В. Социология адаптаций. Новосибирск, 1997.

31. Красильников В.А. и др. Модернизация и зарубежный опыт. М., 1994.

32. Кустарев А. Начало русской революции: версия Макса Вебера // Вопросы философии. 1990. № 8.

33. Лапина Н., Чирикова А. Региональные элиты в РФ: модели поведения и политические ориентации. М., 1999.

34. Левада Ю. От мнений к пониманию: социологические очерки, 1993-2000. М., 2000.

35. Левин И.Б. Индустриальные округа как альтернативный путь индустриализации // Мировая экономика и международные отношения. 1998. № 6.

36. Экономические и социальные перемены. Мониторинг общественного мнения. 1999. № 2.

37. Экономические и социальные перемены. Мониторинг общественного мнения. 2000. № 4.

38. Московиси С. Машина, творящая богов. М., 1998.

39. Мостовая И.В. Социальное расслоение: символический мир метаигры. М., 1996.

40. Наумова Н.Ф. Переходный период: мировой опыт и наши проблемы // Коммунист. 1990. № 8.

41. Независимая газета. НГ—Наука. 1999. № 1 (янв.).

42. Пантин В.И. Средние слои в современной России: политическое поведение и ориентации. Автореф. дис. канд. полит. наук. М., 1995.

43. Перегудов С.П. Западная социал-демократия на рубеже веков // Мировая экономика и международные отношения. 2000. № 6.

44. Перегудов С.П., Лапина Н.Ю., Семененко И.С. Группы интересов и российское государство. М., 1999.

45. Перспективы России. Критические факторы и возможные направления развития до 2010 года / Bundesinstitut fьr Ostwissenschaftliche und Interationale Studien. Kцln, 1999.

46. Петухов В. Демократия в восприятии российского общества: Доклад на семинаре Фонда Карнеги. М., 2001.

47. Пшеворский А. Демократия и рынок: Политические и экономические реформы в Восточной Европе и Латинской Америке. М., 1999.

48. Радаев В.В. Стратификационный анализ постсоветской России: неовеберианский подход // Способы адаптации населения к новой социально-экономической ситуации в России. Вып. ХI. М., 1999.

49. Радаев В.В. Формирование новых российских рынков: трансакционные издержки, формы контроля и деловая этика / Центр политических технологий. М., 1998.

50. Радаев В.В., Шкаратан О.И. Социальная стратификация. М., 1996.

51. Социальная психология классов. М., 1985.

52. Средний класс в России: количественные и качественные оценки / Бюро экономического анализа. М., 2000.

53. Средний класс в современном российском обществе. М., 1999.

54. Средний класс в современном российском обществе. Ч. 2. Средний класс в постсоветской России: происхождение, особенности, динамика. М., 1999.

55. Стариков Е.Н. Угрожает ли нам появление “среднего класса”? // Знамя. 1990. № 10.

56. Тихонова Н.Е. Факторы социальной стратификации в условиях перехода к рыночной экономике. М., 1999.

57. Третьяков В. Россия: последний прыжок в будущее // Независимая газета. 2000. 24 февраля.

58. Турен А. Возвращение человека действующего: очерк социологии. М., 1998.

59. Фонд “Общественное мнение”. Динамика общественного мнения (политика). Бюллетень. Осень-зима 2000.

60. Формирование среднего класса в России / Бюро экономического анализа. М., 2000.

61. Формирование среднего класса в России: заключительный доклад / Бюро экономического анализа. М., 2000.

62. Хабермас Ю. Моральное сознание и коммуникативное действие. СПб., 2000.

63. Хахулина Л. Субъективный средний класс: доходы, материальное положение, ценностные ориентации // Экономические и социальные премены. Мониторинг общественного мнения. 1999. № 2.

64. Холодковский К.Г. Некоторые вопросы развития массового политического сознания // Мировая экономика и международные отношения. 1979. № 6.

65. Холодковский К.Г. О корнях идейно-политической дифференциации в российском обществе // Человек в переходном обществе. М., 1998.

66. Чернышев А.Г. Психология региональной элиты: мировоззрение и идеологические стереотипы // Московский общественный научный фонд: Научные доклады. М., 1999.

67. Шабанова М.А. Социологическая теория трансформации свободы в меняющемся обществе. Автореф. дис. д-ра социол. наук. Новосибирск, 2000.

68. Штомпка П. Социология социальных изменений. М., 1996.

69. Юревич А.В., Цапенко И.П. Нужны ли России ученые? М., 2001.

70. Ядов В.А. Символические и примордиальные солидарности // Проблемы теоретической социологии. СПб., 1994.

71. Archer M.S. Culture and Agency. Cambridge, 1988.

72. Аrkes H.R., Garske J.P. Psychological Theories of Motivation. Monterey, 1977.

73. Balzer H. Russia’s Middle Classes // Post-Soviet Affairs. 1998. V. 14. No 2.

74. Bell D. The Cultural Contradictions of Capitalism. New York, 1976.

75. Bourdieu P. La distinction. Critique sociale du jugement. Paris, 1979.

76. Brint S. In an Age of Experts: The Changing Role of Professionals in Politics and Public Life. Princeton, 1994.

77. Class, Status and Power: Social Stratification in Comparаtive Perspective / Ed. by R. Bendix, S.M. Lipset. New York, 1966.

78. Crompton R. Class and Stratification: An Introduction in Current Debates. Cambridge, 1998.

79. Giddens A. Central Problems in Social Theory. London, 1979.

80. Giddens A. Sociology. Cambridge, 1989.

81. Giddens A. The Class Structure of the Advanced Society. London, 1973.

82. Giddens A. The Constitution of Society. Cаmbridge, 1984.

83. Levin K. Vorsatz, Wille und Bedьrfnis. Berlin, 1926.

84. MacСlelland D. et al. The Achivement Motive. New York, 1953.

85. Mouzelis N.P. Back to Sociological Theory: The Constructions of Social Order. New York, 1991.

86. Philips A. Boiling Point. The Decline of Middle Class Prosperity. New York, 1993.

87. Psychologie sociale. Paris, 1984.

88. Runciman W.C. Relаtive Deprivation and Social Justice: A Study of Attitudes to Social Inequality in Twentieth-Century Britain. San Francisco, 1966.

89. Splintered Classes: Politics and the Lower Middle Classes in Interwar Europe / Ed. by R. Koshar. New York, 1990.

90. Sztompka P. Society in Action: The Theory of Social Becoming. Chicago, 1991.

ОГЛАВЛЕНИЕ

От автора 5