ПОЗВОЛИТЬ УЙТИ

Я сгибаюсь, но не ломаюсь.

Жан де Лафонтен

Шел январь 1991 года. Жизнь была прекрасна. Дети росли здоровыми.

30 января моему сыну Шейну исполнилось двенадцать лет. У нас сложилась традиция: именинник должен был выбрать, где отметить торжество — дома или в любимом ресторане. Шейн выбрал «Красный лобстер». Он заказал крабов. Официанты пропели: «С днем рождения». Его это немного смутило, но понравилось. Моя дочь Николь извинилась перед Шейном, что не успела приготовить подарок.

— А хочешь покататься на лыжах со мной и Джой в эту субботу? — спросила она.

Глаза Шейна загорелись, такие предложения от четырнадцатилетней сестры поступали не так уж часто.

Дома тем вечером он подсел ко мне, пока я готовилась ко сну, расчесывая волосы. Он открыл мою коробку с драгоценностями и взял оттуда маленький золотой крестик, тот, который мне подарил его отец, когда мы с ним расстались.

— Могу я это взять? — спросил он.

— Конечно, дорогой, — ответила я.

В ту пятницу, накануне знаменательной лыжной прогулки, Шейн остановил меня на кухне, отвернул ворот теплого свитера и указал на крестик, висевший у него на груди.

— Теперь Господь со мной, — тихо сказал он.

Тем вечером мне с трудом удалось заснуть. Не то чтобы меня мучили дурные предчувствия, но почему-то думалось о том, что мы могли бы побольше общаться друг с другом. Я не знала, что конец придет так скоро и что я погружусь в самый ужасный кошмар, который только может выдержать мать. К тому же этот кошмар коснется сразу двоих детей.

— Будьте дома к шести! — прокричала я вслед ребятам тем самым субботним утром, когда они отправились кататься на лыжах. Николь обещала, что они вернутся вовремя.

То был странный день. У меня было такое впечатление, что я чего-то жду, только не знаю, чего конкретно. В восемь вечера детей все еще не было. Я беспокойно слонялась по дому, когда вдруг в девять часов раздался телефонный звонок.

— Миссис Битти? — спросил незнакомый мужской голос. — Я из патрульной команды лыжной базы. Ваш сын получил серьезную травму. Он сейчас без сознания, но я уверен, что с ним все будет в порядке. Пока что ждите дома. Мы вам скоро позвоним.

Через пятнадцать минут снова зазвонил телефон.

— Ваш сын все еще без сознания, — сказал мужчина. — Мы везем его в больницу.

«Так, спокойно, — сказала я себе. — Поезжай в больницу, и там ты увидишь сына. Просто будь рядом с ним. Все будет хорошо».

В приемном покое меня встретила медсестра. Она посмотрела на меня как-то странно, взяла за руку и отвела в небольшую комнатку.

— У вас есть кому позвонить? — тихо спросила она. Эти слова разбили мне сердце. Я поняла, что она имеет в

виду.

Вскоре я узнала, как все произошло. Весь день они катались на лыжах со склона, но потом Шейн решил напоследок прокатиться с горы, с которой могли кататься только настоящие горнолыжники. Он уговорил одного из друзей Николь пойти вместе с ним.

Вот оба достигли вершины, и Шейн прокричал:

— Давай покажем им!

Он оттолкнулся палками и поехал. На сложном повороте он упал, потом поднялся, хотел снова ехать — и тут был сбит другим лыжником. Он снова упал. И на этот раз не смог пошевелиться.

Первую помощь ему оказали сразу же. Попробовали искусственное дыхание — не помогло. Тогда вызвали «скорую».

— Помогите ему, это мой брат! — кричала Николь врачам. Врач стал освобождать мальчика от лишней одежды и

попытался разорвать цепочку, на которой висел крестик.

— Оставьте это, — попросила Николь.

Они закрыли двери «скорой помощи» и укатили вниз, где располагался медпункт.

В больнице я поговорила с врачом. Он сказал мне что-то насчет повреждения мозга, возможности опухоли. Нужны более сложные анализы.

Все выходные я молилась о чуде. Иногда я не могла находиться в палате Шейна. Мне казалось, еще чуть-чуть — и я сойду с ума. Жужжал аппарат искусственного дыхания, подавая воздух в легкие моего мальчика. Я держала его руку, потихоньку сжимая пальцы. Он не двигался.

Помню, несколько недель назад, когда мы катались на санках все вместе, Шейн врезался в дерево и перевернулся, упав на землю. Я подбежала к нему и, задыхаясь, крикнула:

— Шейн, с тобой все в порядке?

Он тут же поднялся, улыбнулся и лукаво спросил:

— Ага, испугалась?

— Не смейся так надо мной, — сказала я обиженно. — Если с тобой что-нибудь случится, я не переживу. Ты хоть понимаешь это?

Он уже серьезно посмотрел на меня и сказал, что понимает.

Теперь же мне ужасно хотелось, чтобы он вот так же сел, улыбнулся и спросил: «Ага, испугалась?»

На третий день доктора известили меня, что им придется выключить систему жизнеобеспечения. У Шейна отказали почки. И весь организм не работал. Медицина была бессильна что-либо изменить.

Я закричала:

— Проклятие! Вы не понимаете, — это же мой мальчик! И пнула дверь ногой с такой силой, с какой только могла. Друзья Шейна, друзья Николь и члены семьи пришли

попрощаться с Шейном. Когда они вышли, я зашла к нему. Я отстригла прядку волос и коснулась его ножек. Я всегда любила его маленькие ножки. Так я и держала его до тех пор, пока врачи не выключили аппарат искусственного дыхания.

— Я люблю тебя, — проговорила я. — Всегда любила. И всегда буду любить.

Когда они выключили машину, поток воздуха вырвался из его легких, как настоящий выдох, и все было кончено.

Выйдя из палаты и покинув больницу, я поняла, что сделала самый тяжелый в своей жизни шаг.

На похороны Шейна мы надули много разноцветных шариков. Маленькие дети всегда любят шары. Иногда, когда мои дочь или сын случайно упускали шар в воздух, я утешала их так:

— Все в порядке, не плачьте. Господь поймает ваши шары, и они будут вас ждать на небесах.

В тот февральский день небо было наичистейшим. Поэтому воздушные шары поплыли в небо, и мы наблюдали за ними до тех пор, пока они не растаяли в вышине.

Я ужасно скучала по Шейну. Мне не хватало его присутствия, его голоса, прикосновений. Иногда ночами я лежала с открытыми глазами до утра, пытаясь проникнуть через ту грань, которая разделяет наш мир и мир потусторонний. Но Шейн исчез навсегда. Навсегда. Моя жизнь теряла смысл.

У Николь тоже был не лучший период. Иногда мы плакали вместе, но все чаще мне стало казаться, что я как-то упускаю Николь. Мы начали ссориться. Она отказывалась делать домашние задания и прогуливала школу. Мне не нравились ее новые друзья, они были злыми и грубыми. Я пыталась запретить ей с ними встречаться, но все было напрасно.

Таким образом, мы жили как бы в разных мирах, не в состоянии помочь друг другу. Иногда мы как бы выплывали

на поверхность, каждая из своих глубин. Мы пожимали друг другу руки и говорили слова любви.

Шесть месяцев спустя после смерти Шейна Николь сказала мне:

— Мам, говорят, что со временем становится легче. Но оказывается, что иногда становится хуже. Мне с каждым днем становится все хуже.

Однако чаще всего получалось так, что мы боролись с горем поодиночке.

Однажды вечером Николь вернулась домой поздно. Я попыталась поговорить с ней, но она начала смеяться, а потом поцеловала меня. От нее пахло спиртным.

На следующий день у нас состоялся серьезный разговор. Я пыталась вразумить ее. Я настаивала, чтобы она посетила психолога, но она не захотела идти.

Я спросила ее, как давно и как часто она пьет. Николь сказала, что это было только два раза в прошлом году: в день после похорон и однажды летом. Она уверила меня, что с ней все в порядке.

Потом однажды следующей зимой случилась неприятность. Я была на кухне и вдруг услышала, как распахнулась дверь.

— Мне надо поговорить с тобой, — сказала Николь. — Я не знаю, как сказать, но я не могу контролировать себя, когда пью. Иногда я становлюсь яростной, а на следующий день могу ничего не помнить. Мне страшно. Мне нужна помощь.

— Хорошо, — сказала я, не зная, как реагировать на это сообщение.

— Я начинаю себя ненавидеть, — продолжала она. — Я смотрела тебе в глаза и нагло обманывала насчет того, что я делаю и чего не делаю. Я тебе не сказала, что еще мы употребляем кокаин и марихуану.

На следующий день я отвела ее в центр реабилитации подростков-наркоманов. Обняв ее на прощание, я крепко прижала ее к себе.

— Все будет в порядке, дорогая, — сказала я. — Это начало новой жизни, начало твоей и нашей новой жизни.

— Я обидела тебя, — сказала она. — Я чувствую себя так плохо. Я виновата. Я хочу, чтобы когда-нибудь ты гордилась мной, мама.

Второй раз мы встречали Рождество без Шейна. Это был тихий день. Навещая Николь в больнице, я принесла ей много подарков.

— Мам, я так рада, что оказалась здесь, — говорила она. — Я словно бы другой человек.

На следующей неделе должна была состояться встреча родителей и детей, и я волновалась.

Я зашла в небольшую комнатку и села напротив Николь. Психолог-консультант, женщина с короткой стрижкой, сидела рядом с нами.

— Скажи ей, — сказала она Николь.

Подбородок Николь начал дрожать, руки затряслись. Ее голос, когда она начала говорить, сначала был тихим.

— Мам, мне так жаль. Я чувствую себя такой виноватой. Я пыталась залить свое горе. Я пыталась колоться.

Затем она поднялась и начала кричать:

— Весь этот кошмар случился из-за меня! Ты сказала мне быть дома к шести часам тем вечером. Ты сказала это, когда мы выходили из дома. И если бы я тебя послушалась, Шейн не был бы сейчас мертв. Прости меня, мама!

Я обняла дочь. Ее сотрясала крупная дрожь.

Я сказала ей, что это был всею лишь несчастный случай. Это не было чьей-то виной. А потом, перед тем как уехать домой, я оставила ей такую записку:

«Дорогая Николь!

Я очень тебя люблю. Я всегда тебя любила. И если бы ты позвонила тем вечером и попросила покататься подольше, то я бы непременно тебе разрешила. Ты не виновата в том, что случилось. И никогда больше так не думай.

С любовью, твоя мама».

Когда я пришла домой, тут же зазвонил телефон.

— Спасибо, тебе, мама, — сказала Николь. — Спасибо тебе огромное. Эта записка значит для меня больше, чем все остальное.

И с тех пор мы обе поняли, как важно вовремя избавиться от ненужного чувства вины.

В душевной жизни бывают разные периоды. Как бывают разные времена года в природе. Их нельзя вызвать намеренно, ускорить или замедлить их приход. И эта аналогия многое мне объяснила.

Неожиданно я почувствовала такую легкость, какой не чувствовала на протяжении долгого времени. Может быть, даже никогда.

Я больше не думаю, что жизнь — это лишь боль и ужас. И в то же время я знаю, что это не только радость и счастье. Я поняла одну простую истину: жизнь — это и то и другое. Я и не думала, что смогу после этого случая быть счастливой, а вот смогла.

В январе домой вернулась Николь. Мы поклялись быть хорошими матерью и дочерью. Чтобы отпраздновать это событие, мы собрали вечеринку и пригласили самых лучших друзей. Это был замечательный день.

Пришло время и для меня отпустить в небо свой воздушный шарик и наполнить свое сердце радостью и надеждой.

Итак, я разрешила себе жить.

— Спасибо тебе за жизнь, — прошептала я, обратившись к небу.

Удивительно, но я действительно была благодарна.

Мелоди Битти

ДЖОН*

Он родился в апреле.

«Сын», — услышала я.

Долгожданное счастье,

Мальчик, радость моя!

Годы шли, и апрелем сменялся апрель,

Вырос мальчик, красив и высок.

Школа, колледж и спорт занимали его,

А медалей был целый мешок.

Но, возвращаясь поздно домой,

Шептал мне сквозь дверь мой малыш,

Тихо, чтобы не разбудить других:

«Ма-ам, ты еще не спишь?»

Обо всем, что случилось прошедшим днем,

Он спешил рассказать, как мог,

И затем, засыпая, я твердила одно:

«Да хранит тебя Бог, сынок!»

А потом пришел тот самый апрель,

И он уезжал во Вьетнам.

И, меня обнимая, сказал: «Не грусти.

Я туда и обратно, мам».

Но он никогда не вернулся назад.

Сердца боль... Чем ее заглушишь?

Перевод Е.Ф. Левиной.

Никогда не услышу я шепот твой:

«Мамочка, ты не спишь?»

И все же я Бога благодарю

За радость и счастье в былом,

Ведь в сердце моем не устанет жить

Память о сыне моем.

Мюриел Кокрейн