Гл.12 Б А Н Я.

Баня, это прекрасно. Мудрые люди создали её и она снискала благодарность почти всех народов. Так почему мы, теперь высоко цивилизованные люди сделали из нее мойку, иногда даже холодную, грязную. А уж парилка совсем ушла в прошлое. А баня - это здоровье.

Из этих коротких рассказов трудно представить службу пиротехников. Пожалуй, она в большей степени состояла в работе по приемке боеприпасов с заводов, комплектации их, погрузки и разгрузки и отправки на фронт. Солдат не хватало и часто вагоны приходилось разгружать сержантам. В этом мы добились определенных навыков и вагон «соток», а это десять тонн, выгружали вдвоем за один час. Все это было обыденно и тяжело, но ко многому мы привыкли, и, как все люди, мы постоянно испытывали гнет тяжелых утрат и поражений на фронте. Пожалуй, только после Курской битвы мы почувствовали, что начался победный марш по разгрому немецко-фашистских войск. Однако, до победы было еще далеко.

Каждый день мы трудились, испытывая страшный психологический гнет, так как кругом гуляла смерть и непонятная, никому не нужная, дикая жестокость. Она была и рядом, и за тысячи верст. Письма получали не только в тылу, приходили они и к нам. Из них мы узнавали о гибели своих друзей. Погиб и мой школьный друг, младший лейтенант Владимир Аблин, один из самых умных и талантливых моих друзей, которому я прочил большую писательскую деятельность. Он был не только умным и грамотным, но и человеком большой души. С ним было легко и просто, как с родным человеком. Хотя нет, он был роднее всех родных. И вот нет его, еще совсем парнишки, не изведавшего жизнь, не познавшего любовь и счастье, узнавшего о них только из книг. После таких известий теряешь веру в справедливость, в торжество добра... А Володька был лучше меня и, главное, серьезнее. Учился он ровно, и понимал то, чему его учили книги. Если для меня они были в большей степени развлечением, то для него это был рассказ о мире, о духовности народа, о культуре и пусть частичке, но истории человечества. Да и книги мы читали разные, я чаще читал о приключениях, путешествиях, фантастику.

Его же интересовало совершенно другое. Я любил его слушать и восхищался им, но его душевное состояние, его философские воззрения на природу и человеческое общество, я понял только лет через двадцать. И как ни странно, вспоминаю его часто и жалею, что со мною нет его, замечательного, доброго и умного человека.

Он был химиком. В полку его использовали не по специальности, так как мы тогда не верили в то, что немцы будут применять отравляющие вещества. У нас его было очень много, и они это знали, как знали и то, что мы можем действительно залить Германию отравляющими веществами. Ну, а коль скоро химик в армии был не нужен, его использовали, в основном, на хозяйственных и штабных работах. Володька очень плохо видел и носил очки, без которых терялся, так как совершенно не различал предметы. Все это знали, но уважали за его знания, воспитанность, тактичность и уважение ко всем товарищам, независимо от звания. Однажды во время одного из боев погиб командир взвода, и Владимира, не задумываясь, назначали на место погибшего. Во время атаки, поднимая людей, его сбило взрывной волной, он потерял очки и бежал в сторону немецких окопов, ведя за собой солдат, уже почти ничего не видя. Он не мог залечь за камень или на миг усиленного огня противника прижаться к земле. Так в сорок первом он погиб на подмосковной земле, защищая главный редут нашей Родины.

- Сержант Чебанюк, к командиру! - услышал я голос дежурного по роте.

Уж если зовут к командиру, значит это “работа” не плановая и не простая. Одернув гимнастерку и смахнув щеткой пыль с сапог, я бегу в штаб. Командир у нас был новый. Он прислушивался к замполиту, старался в какой-то степени разобраться в том или ином деле или происшествии Был строг, но не «рубил с плеча» и как ни странно, ни разу меня не наказывал. Имя и отчество я его забыл, помню что капитан Соколов...

- Возьмите отделение солдат, повозку и отправляйтесь в населенный пункт “N”. Там обнаружены немецкие боеприпасы. Разберитесь на месте и сами примите решение. Вот вам сопровождающий до места, он из тех мест и все вам покажет. Зайдите к помпотеху, он вас проинструктирует.

В армии уехать куда-нибудь подальше от части - это полуотдых, ну, не санаторий, конечно, однако, ты попадаешь в новую обстановку, где появляется чувство независимости и свободы. Я, сопровождающий и кучер сидели на телеге и болтали о том, что нас интересовало. Он спрашивал, как дела на фронте, я - как они живут и что сейчас делают колхозники. За телегой шли мои солдаты, и чтобы их не утруждать, мы ехали тихо, примерно, километра четыре в час. Неожиданно Федор Васильевич спросил:

- Я понимаю, что никто этого не знает, но как по вашему, когда все же кончится война? Ну, хоть приблизительно, вы знаете?

- Эх, если бы я знал, я бы тогда не был бы пиротехником и не спал бы на деревянных лежаках... Ну, был бы, минимум, консультантом у какого-нибудь министра. Ну, а кроме шуток, очевидно, через год.

- А может быть, они сдадутся?

- Нет. Нет, эти гады настолько озверели и обагрили свои руки кровью, что стали хуже зверей. В агонии они скорее поразят сами себя, чем попросят мира. Это уж точно. - Я говорил это и думал о том, как много, какое огромное число людей погибло в десятках стран мира из-за этого немецко-фашистского зверья. И сейчас, чувствуя агонию, они понимают, что приходит час их расплаты. Ее - то они боятся больше всего и поэтому будут биться до последнего, бросая в жернова войны даже невинных детей-подростков, зараженных бациллами сверхлюдей.

- Когда Красная Армия отступила, мы страшно переживали и боялись думать о том, что будет с нашей страной. Уж больно у него была большая силища. А сейчас! Наверное, многие ученые и политики будут думать, как наша Армия сумела перебороть этого немецкого зверя. Наверное, нашим помог Бог. Ведь мы за правду, за свою землю воевали...

- По-моему, это произошло потому, что весь наш народ, и не только Армия, в конце концов, поняли, кто против нас воюет. Мы сначала думали, что немцы - гуманные люди, верили в рабочий класс Германии. Не думали, что они будут воевать против рабочих Советского союза. Это нам сильно мешало.

Было несколько таких случаев. Наши войска пошли в атаку, и немцы дрогнули, начали сдаваться, поднимать руки, чтобы их не убивали. А когда бойцы пробегали дальше, то немцы подбирали брошенное оружие и стреляли нашим солдатам в спину. И это было не один раз...Так скажи, пожалуйста, может ли это делать нормальный человек? Мне кажется, и я думаю, со мною многие согласятся, что русский человек по природе своей очень добрый, а отсюда его бесконечное терпение. И, как ни парадоксально, от его доброты и его беды….

Пока мы ехали, мы о многом переговорили. Но главной заботой у колхозников сейчас было восстановление своего хозяйства, строительство домов. А это было ой, как тяжело, так как в колхозе остались только одни дети, женщины, да старики.

Эту группу строений нельзя было назвать деревней: всего-то четыре уцелевших дома и хозяйственные постройки. А вдали торчали обгоревшие трубы и печи, да много землянок, в которых ютились погорельцы. В стороне стоял сруб, низенький, с тремя маленькими окошками. В нем-то и находилось около десятка фугасных бомб, несколько ящиков с осколочными бомбами и артиллерийскими снарядами. В поле - вышка и барак, все, что осталось от немецкого полевого аэродрома.

- “Кому это нужно?” - подумал я. - Все, пожалуй, нужно просто уничтожить.

- Федор Васильевич, - обратился я к сопровождающему, - подскажи, где здесь есть, вдали от строений и жилья, небольшой овраг, чтобы туда был подъезд. Мы будем взрывать там это барахло, и нужно сделать так, чтобы никому не причинить вреда. Знаешь что-нибудь подходящее?

- Да, есть здесь, этак с версту отселя. Там ручей и маленький овраг, метра 3, може буты, шо и побильше.

- Хорошо. Да, и еще, Федор Васильевич, предупреди свой народ, особенно ребятишек, чтобы не ходили сюда. От взрыва кого-нибудь может поранить, а это уж совсем не нужно.

- Тихомиров, - позвал я командира отделения. - Пойдешь с Федором Васильевичем и выберешь место для подрыва. Смотри, чтобы был нормальный подъезд. Ясно? И еще. Выдели мне одного солдата с лопатой. Нужно выкопать небольшой окопчик на двоих, а из сарайчика возьми пару коротких бревен, чтобы сделать накат, защититься от осколков.

- Слушаюсь. Все сделаю.

Мне нужно было пока осмотреть все боеприпасы, чтобы оценить их состояние. Главное, нет ли там поврежденных и опасных для транспортировки.

- А нам что делать? - Раздался чей-то голос.

Я посмотрел на них и подумал, что этим пожилым людям в части достается, пусть хоть здесь несколько часов отдохнут от казармы.

- Сейчас придумаем. Первое - осмотреться, второе - подумать о месте ночевки, третье - приготовить обед, накосить для лошадей травы, четвертое - умыться, постирать портянки...

- Есть, товарищ командир, все ясно, - перебили меня солдаты.

- Может, добавить? - засмеялся я, направляясь на склад.

Я тщательно осмотрел все “хозяйство” и не нашел ничего страшного. Нижний ряд бомб был на досках, снаряды - в ящиках, и на них сохранилась смазка. В глубине помещения обнаружил ящик с толовыми шашками и электродетонаторами, но машинки для подрыва, к сожалению, нигде не было.

Рано утром мы начали работать как на конвейере. Отвозили подводу, сгружали, и пока она снова загружалась, мы взрывали, и так далее. Погрузку пришлось доверить Тихомирову, благо, что он был грамотным и достаточно взрослым. Почти на пятнадцать лет старше меня. И вообще, в этой команде я был самый молодой, так как всем солдатам было за тридцать.

Закончили мы раньше, чем планировали.

- Когда поедем в часть? - спросил Тихомиров. Думаю, что ему, как и всем, хотелось подольше задержаться, тем более, что стояла теплая погода, кругом было тихо, спокойно, и никуда не нужно было бежать и вытягиваться.

- Завтра утром. Пораньше. А что вы хотели?

- Там ребята нашли у ручья баньку. Верно, топится по черному, но она чистая. Просят разрешения истопить и помыться.

- Ты сам смотрел?

- Да. Баня не плохая.

- Хорошо, разрешаю. Только предупреди, чтобы не сожгли ее, а то лишим людей последнего удовольствия .

Взяв книгу, я залез на телегу, куда солдаты набросали сена, и неожиданно для себя крепко уснул. Снилось мне, что рядом с телегой стоял солдат и будил меня, а мне так не хотелось вставать, потому что снилось что-то совсем хорошее. А он стоял и бубнил. - ”Товарищ командир, вставайте. Товарищ....”

- Что случилось, - вдруг с тревогой проснулся я. - Что?

- Баня готова. Пойдемте мыться.

- А что, уже все помылись?

- Нет, еще нет. Вам первый пар.

Я не очень любил в войну бани, особенно в холодное время года. Обычно это начиналось с процедуры проверки по “форме 20”. Мы снимали гимнастерку вместе с нижней рубашкой и выворачивали их наизнанку, оставляя руки в рукавах. Вдоль строя шел старшина или командир и смотрел, нет ли вшей. Тогда это было довольно часто. Затем нас вели в холодную баню, где все обмундирование сдавалось в “жаровые шкафы”, после которых от шинелей воняло хуже, чем в свинарнике. Заодно брили определенные волосатые места, невидимые под одеждой. Бритвы были тупые, а в довершение к этому, так называемые, интимные места, смазывали какой то дезинфицирующей вонючей жидкостью. Ну и те бани, где мы мылись, были не лучшими...

Я вошел в предбанник, он был небольшим и чисто вымытым. Разделся и открыл дверь в баню. Оттуда пахнуло горячим воздухом и запахом трав. Осторожно вступая в этот дышащий жаром полумрак, я вошел, взял тазик и начал мыться. Жара стояла такая, что я был мокрый без воды. Помывшись немного, я уж хотел выходить, как вбежал солдат и сказал:

- Товарищ командир. Давайте я вас попарю.

- Ну что ж, давай.

Обращение “командир” было не уставным, я был назначен на проведение этой операции временно, но что-то моим солдатам понравилось, и они, в знак уважения, начали меня величать “командиром”.

Я лег на вторую полку и расслабился. Вдруг на меня пахнуло жаром, и по спине ударили раскаленными железными прутьями. Было такое впечатление, что меня хлестали каленой железной проволокой. Я ойкнул и потом только охал, а мой солдат проговаривал: “ Это полезно, товарищ командир, это очень хорошо”.

Мне казалось, что все, и спина, и ноги, и вообще все мягкие места горели адским пламенем, и уже не было мочи больше терпеть, а он все продолжал меня хлестать, как будто был на меня страшно зол, и вымещал свою ярость. Вдруг на меня хлынул водопад холодной воды. Раз, второй. Я застонал.

- Что, больно?

- Нет, теперь хорошо. Спасибо, дружище. Такого я не испытывал ни разу в жизни. Спасибо, большое.

Я поднялся и, медленно передвигаясь, как будто стал бестелесным, пошел к двери. В предбаннике сел на скамейку и только там начал приходить в себя. Было неповторимо прекрасно. Появилась какая-то легкость, приятное ощущение свежести, чистоты, чего-то неповторимо прекрасного, как будто я перенесся в рай. Посидев немного, я медленно оделся и вышел на воздух. Да, все бывает в жизни, и даже вот такая прекрасная баня, которую создал очень мудрый человек.

Почему же мы стали не мудрыми?

И я ее запомнил. Запомнил потому, что больше такой бани никогда в жизни не было... Никогда так хорошо себя не чувствовал, даже в Сандунах. Почему-то все бани какие-то мокрые, что ли. И часто не очень чистые.

Вместо каши и чая я увидел отварную картошку, посыпанную зеленым луком, и пару кувшинов кислого молока (простокваши), нестандартные ломти хлеба и баночку янтарного меда. Я смотрел на это чудо, не зная, что сказать.

- Это откуда? Что за безобразие? - обращаясь к командиру отделения, я приготовился его «выпороть», думая, что все эти продукты солдаты выклянчили в деревне, у колхозников.

- Это председатель принес. Он сказал, что это от колхоза за то, что мы сохранили им домик. Когда проходила армия, то минеры спешили и хотели все взорвать. А вы, говорил он, оставили дом целым. Я боялся брать, но потом решил, что если люди дают от чистого сердца, то можно взять.

- Нехорошо это. Они же сами недоедают, - поделился я своими мыслями с Тихомировым.

- Мы, когда сегодня освободились, накосили им травы на сено. В общем, мы им тоже помогли, и они очень довольны.

- Ну, хорошо, если так, то давайте кушать.

Все чистенькие, румяные и довольные, мы набросились на еду. Все же это не из армейской кухни, и не маленькие ломтики.

Рано утром мы все, довольные такой “счастливой” прогулкой, которая бывает очень редко, потопали в часть.

Я доложил командиру о выполнении задания, передал акт об уничтожении боеприпасов и сказал, что все вернулись целые и здоровые.

- Хорошо, даю тебе полчаса. В 15 часов совещание. Быть обязательно.

Руководство сидело хмурое, как почти всегда, когда были нехорошие вести. Я не помню номер приказа, но он прогремел, если не по всем тыловым частям Вооруженных сил, то уж в ВВС его читали все. В результате взрыва взлетели в воздух 40 вагонов боеприпасов, был нанесен громадный ущерб, а среди погибших - двое наших товарищей, однокашников. Как и почему произошел взрыв, никто не знал. Основное внимание обращалось на соблюдение техники безопасности.

После зачтения приказа выступил помпотех и рассказал о наших недостатках в работе с боеприпасами, о ряде нарушений техники безопасности, упомянув мою фамилию. Ну, это как всегда.

- Вопрос ко всем. Где у нас слабые места? На что нужно обратить внимание? Давайте это обсудим.

Все молчали, понимая, что сказать о слабых местах, это признать свою недоработку или головотяпство. Да и что теперь говорить, когда из приказа все ясно. Главное, это постоянное сознание того, с чем мы «работаем» и высокое чувство ответственности, так как наша работа - это не только труд и усталость, но и жизнь каждого, с кем ты работаешь. Нужно помнить, что ты пиротехник и что рядом с тобой люди. Тишину разорвал помпотех.

- Давайте обсудим. Лучше здесь разобраться и обсудить все наши недостатки, недоработки, чем промолчать, а потом расплачиваться ... Смелее, ругать мы с командиром никого не будем.

Все молчали, как будто это никого не касалось.

- Сержант Чебанюк, как вы думаете, есть у нас критические точки или слабые места в вашей работе?

Я встал. Как ругают, так почему-то меня вспоминают.

- Сейчас на территории у нас все в порядке, - я посмотрел на соседей, которые сидели уткнув носы в пряжки ремней на гимнастерках и боялись, что назовут их фамилии. Мне же терять было нечего. Обо всем, что я делал, Макогон всегда докладывал наверх.

- Я считаю, что у нас возможен взрыв при работах с немецкими осколочными бомбами. У них очень чувствительный взрыватель. И хотя там на ящиках написано «не бросать”, я заметил, что во время погрузки и укладки в штабеля или вагон, солдаты, после инструктажа, сначала кладут ящики тихо, а потом начинают их тихонько бросать, постепенно увеличивая высоту броска. Люди, с одной стороны устают, а с другой, успокаиваются и теряют бдительность.

- У вас что, то же так бывает? Куда же вы смотрите?

- Я стараюсь не допускать этого и обычно всегда делаю замечание солдатам. Однако, можно и недосмотреть. Просто так взрывы не бывают.

- Что еще?

- При погрузке крупных авиабомб в вагон, мы пользуемся бревнами, по которым закатываем их в вагон. Бревна могут соскользнуть, и бомбой придавит человека... Нужно сделать специальные лаги, со стальными крючьями, из полосового железа. Их можно крепить за направляющие дверей вагона. Это проще и надежнее.

- Командир повернулся к помпотеху и сказал:

- Как вы считаете, это не трудно сделать?

- Будет сделано, это несложно.

- Что еще, Чебанюк? - До чего у него все грубо. Ну, что это за обращение...

- На полигоне для подрыва бомб, они укладывают большие штабеля, и в деревне, которая находится на горе, за речкой, жалуются, что от сильного взрыва вылетают стекла.

- Иван Тихонович, нужно проверить. Пошлите кого-нибудь из офицеров, а то нехорошо получается, людям сейчас и так трудно. И запретите класть много боеприпасов в одну кучу. Думаю, что это из-за нашей лени сделать лишнее движение. Если я увижу такое безобразие, - начал заводится командир, - то накажу. - Он обвел взглядом всех присутствующих и вновь посмотрел на меня:

- Так, ну, а еще что? - Мог бы сказать: продолжайте, пожалуйста, подумал я.

- Ну, это может быть мелочь, но на платформе, где новый деревянный настил, доски в некоторых местах треснули и прогнулись. Бомбы, наши сотки, наклонились и могут упасть.

- Еще что?

- На второй платформе разгружены немецкие донные электромагнитные мины. Они имеют очень большой заряд. Рядом с ними несколько вагонов наших бомб. Почему-то у мин отвинчены задние крышки. Буквально болтаются на одном болте. Механизм в прекрасном состоянии. Сухие батареи тоже в хорошем состоянии. Если кто-нибудь полезет туда и попытается взять взрывной механизм, все полетит к черту и не на одну сотню метров. Нужно все закрыть или убрать от греха подальше.

- Помпотех, в чем дело?

- Мы не знаем, зачем нам их прислали. Эти изделия ведомства военно-морского флота. Наверное где-то произошла ошибка...

- Запросите управление и немедленно, а пока укрыть брезентами, а на корпусе мин все заболтить. А вы откуда знаете все это, Чебанюк?

- Просто догадался, уж больно они необычные и как-то притягивают к себе...

- Продолжайте, что еще?

- Да об этом все сержанты техчасти знают. Что здесь нового? Не знаю, почему все молчат, но большинство наших недоработок и замечаний можно быстро устранить, если обратить на это внимание и предоставить нам время. Мы просто часто проходим мимо многих мелочей, а эти мелочи потом оборачиваются трагедией. Жалко ребят, это же наши друзья и коллеги. Наверное, они так же не обращали внимания на мелочи.

- У вас все?

- Да.

- Что же вы о своих недостатках не сказали, сержант Чебанюк? - Он пристально посмотрел на меня, как будто поймал меня на месте преступления. Подумал и добавил. - Все общие да общие вопросы, а почему не о себе?

- Я свои недоработки знаю, но не хватает времени их устранить. Однако, никаких элементов нарушения техники безопасности у меня нет. Меня ругают за то, что я разбираю немецкую технику, так я это делаю для того, чтобы знать, как она устроена и самому не подорваться. Но это я не считаю нарушением техники безопасности. И сегодня не об этом разговор. И потом, если погибли наши коллеги, два сержанта, то это не значит, что они виноваты.

- Садитесь! - Прервал меня командир. - Всем начальникам подразделений приказываю обойти со своими подчиненными всю свою территорию и объекты, осмотреть и в докладной доложить обо всех замечаниях. Если замечаний не будет, я сомневаюсь, что вы тщательно следите за своим хозяйством. Я считаю, что все безобразия и недостатки от лени и разгильдяйства, и я вынужден буду принимать соответствующие меры. Все. Свободны.

Командир встал и вышел. А я не выдержал.

- Товарищ подполковник, - обратился я к помощнику командира по технической части. - Что ж такое получается? Погибли ребята, молодые, красивые, которые, невзирая на все трудности, тянули тяжелую армейскую лямку, а вместо того, чтобы просто помянуть их и предупредить на этом трагическом примере, чтобы мы серьезнее относились к боеприпасам, опять ругань. Что же мы, враги себе? - Я махнул рукой и вышел из этой импровизированной “бани”.

Так мы “помянули” своих товарищей, которые не дожили до Победы и умерли молодыми. Где их души? Ведь они ничего еще не успели сделать в своей жизни и не испытали всех радостей, которые природа должна было им дать... и не дала. Вернее, не природа, а люди, если их можно назвать людьми... Что напишут их матерям и родным? Погибли в боях за нашу Родину?

Нет, наверное, суше: “погибли при исполнении служебных обязанностей”. Это недалеко от правды. Хотя наш командир и этого бы не написал...

Жалко ребят, ведь им было чуть - чуть больше двадцати лет, как и мне, и всем, кто родился в 1923 году. Со школьной скамьи нас вырвали из домашнего мира, от родных и друзей и бросили в адово горнило войны, не дав нам узнать, что такое жизнь. А ведь они, как и все мы не успели стать серьезными, не успели еще понять, что жизнь сама по себе бесценна и повторить ее нельзя. Никак, никогда и никакими силами ее вернуть нельзя.

Евгений Литвинов был тоже с нами, пиротехниками, но он прошел “обучение” на практической работе, начав службу в этой части еще до войны. Он был скромным, тихим, исполнительным, строго выполнял все распоряжения начальников и действовал только по инструкциям. И, пожалуй, он единственный, кто уважал наши знания и старался учиться у нас. На особо опасные работы с немецкой техникой его не посылали, и никто не обижался на это. Он со всеми был ровен и с уважением относился к нашим теоретическим знаниям. Не знаю почему и чем, но он мне нравился и все тут. Мы с ним вышли после совещания и остановились покурить.

- Зря ты выступал, - сказал Евгений. - Все, что ты говорил, помпотех знает, просто руки не доходят. А ты? Ты как бы подвел его.

- Прости, но я не напрашивался, меня подняли и незаслуженно начали обвинять в халатности и легкомысленном отношении к вооружению. Ты что, не слышал, что командир говорил? Он же не понимает того, что я учусь, чтобы знать и уметь. Уметь обращаться с оружием врага. Тогда я не так боюсь этого «лома».

- Ты посмотри на Макогона. Он же, наверное, все эти недоработки знал, а молчал и сидел «с умным видом». Ты разве не видишь, что его все время хвалят, а работает он меньше всех. Так ты далеко не пойдешь.

- А я и не думаю. Вот кончится война, и я пойду опять учиться в институт.

- Ты учти, что Алексей все о тебе докладывает, так что веди себя осторожнее. Все знать все равно не будешь, да и лучше от греха подальше.

- Жень, дружище, ты знаешь, мне просто кажется, что я все делаю от скуки. Хочется разнообразить свою жизнь, чтобы не засохли мозги. Я с детства люблю технику и сейчас изучаю ее на практике. А это - вооружение одной из лучших армий мира, и не нужно стыдиться учиться у них.

- Лучше читай книги и учись.

- Брось мораль читать, давай, где-нибудь достанем выпить. А?

- Хорошо, пойдем ко мне, там чуть-чуть осталось.

Женька сам никогда не пил, но не отказывался, если была компания или уважительная причина... Такая уважительная причина сейчас была.

Мы пошли и выпили в память о погибших наших друзьях и за тех солдат, которые работали вместе с ними, но не были упомянуты в приказе.

Горе, когда оно кончится. Когда насытится Смерть?

* * *

Прошло 55 лет. Прочитав мою книгу, Евгений Викторович, теперь уже старик (ему перевалило за 79 лет), перенесший два инфаркта, с больными ногами и, как бы еще в добавку, как будто у него мало болячек, он еще и плохо видит, написал мне письмо из Курска.

«... А помнишь, Саша, как мы обезвреживали территорию. Ведь прямо ходили по снарядам, минам, рассыпанному пороху? И каждый шаг мог быть последним. У нас и были в то время только глаза да руки. И никаких приборов. Правда, были еще три чуда: любовь к Родине, знания, да наши глаза, которые могли видеть то, что оставил враг. И, невзирая на опасность, мы спешили и не только потому, что нас торопили из части, но и потому, что в жаркую, солнечную погоду порох начинал гореть».

«Жень, дорогой мой друг, - хочется мне спросить его. - А ты не жалеешь? - И сам отвечу за него. «Нет, не жалею». Иначе тогда мы поступить не могли. Жалею о другом, о том, что нас не понимают господа чиновники, которые отмахиваются от нас, как от назойливых мух. Да еще о том, что не можем мы встретиться, поговорить и вспомнить нашу молодость. Это стало таким дорогим удовольствием, что нам не по карману. Но ты Женя, доживи до 80, прошу тебя. Весной я к тебе заеду. И что бы ни было, но память о тех годах будет жить вечно! Ведь мы отдали свою молодость Родине, а что может более благородное совершить человек в своей жизни!

В апреле 1999 года я заехал в Курск и нашел 2-ю Бугорскую улицу, что на северной окраине города. Вид у Евгения Викторовича был прекрасный. Здоровый румянец и сила в руках, а вот ноги не держали его большое и крепкое тело. Пришлось вспомнить молодость и выпить по сто грамм, чтобы помянуть тяжелые годы испытаний, добрых друзей, которых не пожалело время. Вспоминать было горестно, так как из числа тех 12, которые демобилизовались в город Курск, осталось только двое. Вспомнили и Макогона не совсем добрым словом. Жена Литвинова Полина крестила ребенка, своего первенца, об этом узнали в части и дело дошло до исключения Евгения из партии. Неблаговидную роль в этом сыграл Макогон.

- К нам пришел Макогон и начал уговаривать, чтобы мы отказались от крещения сына, иначе, мол, Евгению будет плохо по службе, и он предложил убрать иконы. А после войны, - сказала Полина, - многие люди начали верить в Бога, так как в этой войне мы победили с Божьей помощью. И я тогда сказала Макогону, что я скорее с мужем разведусь, чем откажусь от крещения сына. Так он и ушел ни с чем. После этого случая я не могу думать о нем хорошо. Плохой он человек, не искренний и бездушный.

Женя вспомнил командира, который пришел после Соколова. Звали его Гончар Семен Михайлович. Очень хороший человек. Он создал большое подсобное хозяйство, которое служило для улучшения питания всех служащих в части, в том числе и солдат. На болоте вырыли большой водоем и разводили карпов.

Его уважали, буквально все и солдаты и офицеры и, как ни странно, все боялись. Наверное, потому, что хотели все сделать хорошо и боялись не командира, а случайно сделать какой-нибудь ляпсус, чтобы не огорчить его.