ПСКОВО-ПЕЧЕРСКАЯ ОБИТЕЛЬ

Пришло время для Батюшки расстаться с Волгоградом. Архиерей, согласно жалобам протоиереев, своим судом решил дело, выпросив благословение у Патриарха Алексия "заточить" иеромонаха Симеона в Пе­чорский монастырь и лишить права священнослужения на 15 лет.

"Я с сопровождающим иеромонахом приехал в Печорский монастырь. О.Августин меня принял очень сурово, с криком и гамом, но, крайне удивленный моему спокойному настрое­нию, выделил мне келию и дал послушание: стеречь яблоки. С 8 часов утра до 8 часов вечера я стерег яблоневый сад, не имел права показываться на клиросе. Ведь в Лавре я был певцом! Я страшно любил петь и горевал, что я лишен этой моей сладо­сти: петь и молиться в храме. Но этот яблоневый сад научил меня окончательно сладости Иисусовой молитвы. Тут я понял, какой я счастливый человек, что я знаю Иисусову, знаю "До­стойно есть яко воистину", знаю мою любимую "Всемилости­вую".

В Печорском монастыре для Батюшки установили строгий режим: с духовными чадами не встречаться, ни с кем не иметь переписки, на территории обители ни с кем из прихожан не останавливаться и не разговаривать. Батюшка не падал духом. Он каменно верил в Промысел Божий, Благодаря тому, что Батюшка много молился, в нем была блаженная мирность. Его одухотворенность, незлобие, братолюбие, его и внутренний и внешний монашеский облик поражали людей. Особенно про­являлось в Батюшке смирение - плод его плача. Все это замечали монахи и миряне, и не могли безразлично пройти мимо.

Он абсолютно не гнушался таким послушанием: быть са­довником. Батюшка умел веселить своих духовных чад в лю­бой обстановке. Так, одному чаду подписал свое фото в шут­ливой форме: "Твой авва - на послушании садовника. Мирствуй."

Все Батюшкины чада угнетались великой скорбью. Батюшке надо было что-то предпринять: и он стал налаживать письмен­ное сообщение. Положение Батюшки было очень сложным. К нему приставили людей, которые следили за каждым его ша­гом. Своим чадам Батюшка в то время пишет:

***

Мир Его посылаю тебе, чадо!

Пишу по новым правилам, то есть украдкой, чтобы мой начальник не знал, не заметил. Выяснилось, что аз сдан цер­ковному начальству властями как ссыльный, отбывающий срок "до распоряжения", за агитацию религии среди молодежи, за совращение молодежи религиозным дурманом, за пропаганду религии всеми существующими методами (печатно, письмами, исповедями, личными беседами). Церковное начальство послушно дало, по-видимому, даже обязательство: меня, как узника или ссыльного, беречь и не допускать с моей стороны проявления своих (моих) вредных и несоветских действий. Он, игумен, мне объявил, что будет писать рапорты, как только увидит объявленные мне нарушения: не писать, не принимать писем, не принимать никого, не останавливаться ни в коридо­ре, ни в пути, ни на площади, ни исповедовать буквально ни­кого, не знать вообще почту или своих бывших пасомых. "Все это, как Богу неугодное", мне поставлено в святое послуша­ние, или буду расстрижен, как нарушитель воли митрополита Иоанна.

Этот обалделый человек, владыка Иоанн, может быть, и покорный слуга МВД, а, может быть, от себя придумал показать свою власть архиерея. Тут понять трудно, очень трудно.

Было совещание духовников. Отец Пимен и отец Афиноген просили, уговаривали игумена "не обращать внимания на дела иеромонаха Симеона, пусть он делает свое пастырское святое дело; что запрещения владыки епископа Иоанна – личный каприз, что его воля - не есть воля святой Церкви, ибо настроение властолюбивое такое."

Эти дни я, сильно подавленный своим новым состоянием заключенного и ссыльного, не могу раскачаться решиться писать Святейшему прошение о благословении меня отпус­тить на епархию Владимирскую... Твой авва И.С.

***

Господне благословение буди на Вас! Дорогое чадце мое духовное!

Мирствую. Я совсем мирный. Только физически и душев­но устал, т.к. пишу много для Москвы (по Феофану) "влас­тям", и бесконечные беседы (игумен Августин), мало очень сплю. Зла не имею ни на кого. На причинившего мне вред: смотрю как на больного и убогого. Зла не имею на него (напи­сал в Москву Патриарху жалобу на меня). Арест временно отменен. Объяснение удовлетворительное.

На всякие неожиданности надо быть готовым. Мирствуйте. За мной ни на тонюсенькую ниточку вины нет. Послезавт­ра, с Господом, поезжайте. Читайте все акафист. Акафист Божией Матери обо мне. Прошу очень, очень твоих святых молитв. Узелки люби, как чистый, свежий воздух, как весну, как сияние восходящего солнца, как дыхание радости, как бездонное богатство, но только от всего ума, только покаянно, от духа сокрушенна, не механически, не машинально; тогда радостей будет без конца. Рабство Христу есть не только крест, но и есть постоянная брань. Все совершай Божие только в тайне от всех людей, явно только Богу.

Пиши! Вопросы собирай. Земно тебе кланяюсь. Ваш Б. И.С.

***

Почему "почти" невозможно увидеть меня? Почему? Не­правда! Хорошо помолиться Божией Матери, призвать на помощь и покров, и сопровождение Святителя Николая, и быть у меня час с лишним, это даже не выдумка, так как есть Божие благословение: о. игумена уводят куда-то по делам. Что в затворе, повторяю, уже ясно. Перстом Божиим:

1. Чтобы сохранить.

2. Чтобы дать мне заняться собою.

3. Чтобы дать мне вожделенную схиму.

4. Чтобы уберечь меня от ненужного балласта людей, которым аз не назначен Богом.

Пойми новость. Совершенно секретно: аз опять буду в про­езжей (проходной) келии. О, ужас, ужас!

Вскоре все монахи и наместник монастыря, архимандрит Августин, стали заступаться за Батюшку. Написали ходатай­ство Святейшему Патриарху Алексию. Тот, зная Батюшку, зная его, как старца, снял все запреты. В монастырь приехал мит­рополит Иоанн Псковский. До службы вызывает Батюшку в алтарь и торжественно объявляет при братии, что запрещение снято, и сразу же назначает служить вместе с собой.

Согласно уставу монастыря, Батюшку включили в чреду понедельных служб. Затем дали служить молебны у раки преподобномученика Корнилия, Потом еще послушание клиросное: петь утром и вечером. Наконец-то дали послушание собо­ровать больных. После всего этого - послушание заниматься бесноватыми. Итак, Батюшка вошел в полную жизнь монас­тыря.

Сам наместник, архимандрит Августин, очень великодуш­ный человек, вскоре подружился с Батюшкой, с ним совето­вался не только о духовных вещах, но обо всем - вплоть до хозяйственных вопросов. Даже пришлось им вместе ездить на машине по делам монастыря. Наступило время радости и уте­шения и для Батюшкиных чад. После долгой разлуки каждый хотел увидеть Батюшку, услышать от него хоть слово. Батюш­ка стал вызывать к себе поочередно и остальных скорбящих. Батюшкины духовные чада выделялись среди прихожан оп­рятностью, строгим поведением в храме. Их сразу можно было заметить. Архимандрит Никита сказал как-то Батюшке: "Ваших, Симеоновских, можно сразу распознать - по внешнему облику."

Чтобы не дразнить и не искушать ни монахов, ни прихожан, нужно было как-то замаскировать общение духовных чад с Батюшкой - запрещение хотя и было снято, однако слежка за Батюшкой продолжалась. "Шпиончики" всегда следили за его поведением и доносили начальству. Тогда Батюшка наладил переписку: нашел "почтальона", одну пенсионерку, врача по профессии. У нее было послушание от начальства монастыря: приносить лекарства, делать уколы и пр. В связи с этим, она имела свободный доступ в любой братский корпус и могла в любое время зайти к Батюшке и передать что-либо срочное. И никто не подозревал, что она стала духовным чадом Батюшки. Батюшка для всех своих чад установил строгие пра­вила, которые никто не смел нарушать:

1. Под благословение подходить только в церкви, со всем народом.

2. На территории монастыря к нему не подходить и его не останавливать.

3. Письма и записки передавать только через Нину Ивановну, "почтальона".

4. На исповедь приходить строго в назначенное время.

5. Самовольно ни под каким предлогом к нему не подходить.

За нарушение режима Батюшка наказывал и даже накла­дывал эпитимию.

Сразу всех своих духовных чад он не мог вызвать. Надо было устроить на квартиры и на работу тех, кто уже приехал. Батюшка вникал во все подробности не только их духовной жизни, но и во все житейское устроение. Чтобы не было среди них ссор, недовольства и самочиния, давал письменные указа­ния, даже такие: кому куда кровать поставить, кому в какой угол святые иконы установить, где должна быть кухня, где должен стоять обеденный стол, где - тумбочка и т.д.

Не вызванные очень горевали, впадали в уныние: якобы Батюшка оставил их, передал другим духовникам. А он утешал их в письмах, что это явление всего лишь временное, что опять все будем вместе: "Если Сама Пречистая Госпожа призывает пойти по этому жесткому пути рабства Сыну Ея, то как же сомневаться? Зачем смущаться, что аз отказываюсь от тебя? Аз Игумении сказал - это моя овечка, и передаю ее только на хранение."

Несмотря на суровый режим, Батюшка всегда находил спо­собы отдавать свои старческие дарования на воспитание душ человеческих для Вечной Вечности. Он требовал от всех своих духовных чад: "У нас с вами общество древнехристианское, поэтому извольте жить так, как жили христиане первых ве­ков."

Если человек был связан с каким-нибудь грехом, Батюшка учил, как оторваться от греха и как уберечь себя в дальнейшем.