ПИСЬМА БАТЮШКИ ИЗ ПЕЧОР 3 страница

Не понимаю, не хочу даже понимать, что Ты меня еще не узнала: "переливание воды в решете", или "буду писать Вам, плакать, без конца буду просить у Вас поддержки, а Вы будете тяготиться моей просьбой, и я буду отчаиваться и впадать в уныние, а Вы будете ругать. Постоянства во мне нет".

Так Ты писала потому, что или мой духовный облик поза­была, или дух уныния Тебя смутил. Твой жизненный путь очень был тяжел. Он Тебя покалечил. У Тебя не было до сих пор аввы-отца - няни духовной. Узнаем друг друга глубже, этих приступов уныния в Тебе не будет.

Советую Тебе мне писать наблюдения, исповедь свою, вопросы, возникающие в связи с проявлением своего харак­тера, вопросы недоумений. В Тебе нет устойчивости, постоян­ства. Почему Ты опять угнетаешь себя: "великая грешница", "трудно будет вести меня до тихого пристанища", "обуза боль­шая" или "буду как-нибудь кувыркаться, ползком просить помилования у Бога".

Зачем это все? Сама ведь сознаешь: "Господь подал мне Вас. Это был Промысел Божий". Только так. Теперь от Тебя требуется одно: со мной простота, голая правда, полное послу­шание, детская доверчивость, как Самому Богу. Все остальное должна забыть.

Мои чадца очень разные. Среди них очень хорошие есть, и слабенькие, и "лаковенькие". Рабство Богу дается трудно. Каждый по-своему имеет в глубине свои слабости, пороки, а наружно мы все хороши, тем более, в храме. Я немало слез пролил и сейчас умею лить горько от них, моих чад; это ведь не удовольствие, а иногда и крест оловянный.

Если Ты по-настоящему понимаешь всю трудность жизни человека-христианина без ежедневного участия всем своим сознанием и сердцем - о сути жизни, смысле жизни, конечной цели жизни, то это пустое бытие до смешного странно и глупо, хотя это очень сладко и мило хотя бы своей заманчивой про­стотой, да и не страшно так жить: себе в удовольствие.

Промыслом Божиим Ты увидела жизнь совсем иначе, то есть только понимание, христианский смысл жизни. Тебе этот избранник в духовника как сказал? Простота, прямота, ис­кренность, все говорить, вдумываясь в себя, придирчиво вы­капывая из себя гниль и грех. Эта чистка так будет занимать, что отвлечет и от глупостей, и от легкомыслия, а научит такому богатству духовному, что жизнь будет полна радостей не­понятных (для мира сего и для злых). Так рассуждали и мыс­лят, и так живут преподобные Святые Отцы. В чем Ты собой недовольна? Что угнетает и тревожит Тебя? Как ревность о спасении, о молитве, о своем зеркале? Неисправность - в чем? Как молитва - показатель жизни и содержания человека?

Твой доброхот и духовник И.С.

***

...Приехали мои духовные чада Полтавские. Им я ничего не говорю, но они видят, что я болен, что я простужен, что меня караулят. Слез - тазами. Пробралась ко мне одна из дочерей протоиерея Владимира, врач-психиатр, глубоко веру­ющая девушка, рассказавшая мне очень и очень многое о старце схимонахе Симеоне.

Бог попустил наказания со стороны начальства и за что-то многое, прежде допущенное и неоплаканное. Как бы мечтал улететь отсюда, да сижу "под решеткой". Пиши, пожалуйста. Ужасно то, что я попал в "западню", в лапы епископа Иоанна, который будет измываться в "свое удовольствие". Практику­ясь "правами своими", как он измывался над умершим епис­копом Вениамином! Это волк, которого так и называет митро­полит Пимен, и от мирян этого не скрывает до сих пор. Иногда думаешь об этих вещах, и думается до отчаяния: страшно, жутко и ужасно, чего я только не пережил в тюрьмах!

Моли Бога обо мне. Твой авва, ИС.

***

Чадце Ольга!

...Пишу плохо, так как рука болит (осколки).

Если аз удостоюсь такой великой чести и милости - пост­рижения в Святую Великую Схиму, то этим все равно ни Тебя, ни некоторых не могу оставить кому-либо. Правда, их, таких, как Ты, будет немного. Схима есть предстательство, есть мер­твенность, есть особая жажда и алчба быть с Ним, быть пред Ним; но это даст большой огонь любви к Вам, моим чадам, и к людям.

Ленинградских барынь, конечно, не будет. Они очень мне мешают, и уже теперь я твердо решил от них прятаться (от прихожанок бывшей лавры, меня знают с 1924 года). Я их не помню, это почитатели епископа Григория, митрополита Ни­колая и т.д.

Они не мои чадца. У них есть протоиерей, да на них время тратить грех, не только силы. Успокойся. Они отняли у меня мирность вчера, и я был очень неделикатен, они обиделись, но я иначе не мог...

***

30.01.62г.

...В вагоне было тепло, уютно, хорошо. Ночь прошла без сна, но в тепле и покойно. Не кашлял.

Встретили мои две. Такси быстро довезло. В такси узнал, что отпевал архиепископ владыка Иоанн. Сразу же стало тре­вожно. Немного убрался в келии - и бегом к поздней. Владыка Иоанн метал громы и молнии: "Почему поехали, зачем отпус­тили?"

Это мне просто неприятно. После поздней пошел к Ш.А. "Вы оскандалили меня, вы сами себя оскандалили". Опять фраза дикая: о власти помещика над крепостным... Литургисать не назначен, и на требы не назначен. Отдыхаю. Теперь я вспомнил сон под среду 27.1. В гробу я лежу в схиме, но по­крышка состоит из мелких св. иконушек, и нескольких - сред­него размера. Я разгреб и вставил их, рассматривая как бы со стороны: и себя в гробу, и всю эту массу аккуратно сложен­ных иконушек, чешуей ко мне - вместо покрышки. Вероятно, пойду к о.Михаилу на исповедь, и на всю жизнь. Святой угол я опять переделал. Настроение мирное-мирное, но грустное...

* * *

...Только защита игумена Алипия не допустила надруга­тельства надо мною, ни в чем не виновным. Бог зрит, как было и что было, и зачем ездил, а что себе для выгоды имел в виду… В воскресенье прожил в потрясенном от скорби настроении. Отчаяние мое превзошло все. Но Господь Сам заступился. К четырем часам вечера благочинный сам пришел в келию; под этим настроением я был вечером и утром; и ночь прошла в правиле.

Понедельник - литургия в 6 час. утра. Дивное дело: служил полным голосом, без кашля, громко, свободно, раздельно и по-моему. Эта литургия опять должна быть для зла завистников. Панихиду я кончил до рвоты кровью, и бегом из пещер в келию; переоделся, был до ниточки мокрый от кашля, и, вы­пив чаю горячего с вином (кагор), - в постель. Спал мирно.

...Постарайся искать всюду "Отечник" епископа Игнатия Брянчанинова; этот "Отечник" сделал меня седым преждевре­менно. Такие пития никогда не могут утолить жажду. Ах, как мне грустно-больно вспоминать Твою жизнь, с Твоей работой и муками. Одна лишь Твоя комната Твою жизнь украшает. Ты должна очень дорожить этой Твоей дивной комнатой. Но сты­дись ходить зря куда-либо из нее (по гостям) или к себе зря пустых глупцов приглашать, чтобы с ними золотое время те­рять, лишать себя покоя, сна, отдыха, блаженного уединения.

Гони без стеснения этих пустых прожигателей коротень­кой нашей жизни. Пойми, что наша жизнь - травушка; ей, жизни - пустяк; и из этой коротенькой жизни пред Вечной Вечностью - еще впустую отдавать, прожигать, транжирить?..

Какой же ответ дадим мы Судии за эти годы короткой жизни! Какие слезы мы будем проливать, если не поймем этого! Совесть свою ежедневно записывай, как правило жизни, как органическую потребность, как потребность спать, мыться, есть горячее. Изволь строго наладить молитву. Язык строго спрячь. Характер блюди. Записывай все жалобы на себя, все глупости характера; особо обрати внимание на словечко "я". Люби молиться.

Твой доброхот и авва.

***

Дорогое мое чадце!

Со среды лежу в постели, не выхожу никуда. На нервной почве лишился голоса, горло болит. Поражен решением епис­копа Иоанна: "Поездку считать самовольной отлучкой, запре­щен в священнослужении на год без права носить клобук, крест, мантию".

Игумен Алипий понес также наказание за то, что отпустил, дал документы, счел возможным послать меня на лечение. Вот так демоны отомстили мне за Твои пудовые тяжести и пудо­вые тяжести Александра Ивановича. Я не ожидал такого ужа­са, такого несправедливого акта, но знаю, что он удовлетворен этим жестоким, неверным деянием. Под 23.1/5.11 в пятницу некто видел сон, где был показан престол, литургия, которую совершал дивный муж (на фелони - омофор, в горящей мит­ре), а рядом, по правую руку, по месту иереев стоял епископ Иоанн; без митры, в архиерейском облачении, подавленный. Указ обо мне подписан утром, в субботу, 30.I. Я литургисал 1.II, ничего не зная, но душа зловеще болела, плакала, стонала, ныла, рыдала. Игумен Алипий очень мне сочувствует, оскорб­лен со мной, считает, что срок в год - условный, что надо просить отмены.

Предложил подать прошение на постриг в схиму (напи­сал), будет сам лично постригать, и меня покроет схимой (аналавом), который он получил от кого-то (по-видимому, от умер­шего схимника Симеона). Вчера у нас в обители, во время акафиста Божией Матери, был пожар. Гостиница сгорела, почти ничего не спасли, сегодня будет епископ Иоанн. Кажется, состоится постриг прот.Петра. Я должен явиться.

Фраза Твоя: "Духовные отцы не умеют читать души своих духовных детей, прислушиваться к их тайному голосу совести, а только прислушиваются к людским мнениям", и дальше: "так бывало и в Вашем замечательном обществе!" Не пойму; Ты меня этим обижаешь или судишь по Галине Михайловне, земной особе, которую я своим духовным сердцем не имею права назвать чадом, и не называю, т.к. ей это совсем и совсем не нужно. Это человек мира сего, и зачем же ей нужен монах-духовник? Он ответил ей на все ее сокровенное, неясное, и больше мне у нее делать нечего. У нее там справляются отцы-протоиереи. Да я и сам не хочу возиться, зря тратить время...

***

Господне благословение буди на Тя!

Моя сердечная сумочка, как она скорбит! Мне в трапезе при всей братии объявили запрещение в служении литургии, ношении креста и клобука сроком на один год. За что? Влады­ка епископ Иоанн не признал подпись, печать и штамп игуме­на Алипия; что тот отпускал меня на лечение сроком на 4 дня, что я обманул игумена Алипия (представив три вызова врачей с подписями, штампами на бланках; что я "купил" их!).

Братия скорбит, выражает мне свое возмущение и утеше­ние. Я без голоса, шарфом туго обвитый, одет в пальто, в теп­лой скуфье, стою в алтаре. Буду продолжать молча терпеть, ходить ко всем службам первым, уходить последним. Прошение на схиму готово. Все равно мне умирать в Печорах. Приговор: "До смерти безвыездно в Печорах, не выходя за ворота". Так демонам тошен стал аз.

По-видимому, грехи мои вопиют к Небу, или мое сердце так кричит о Вас, моих, что мне суждено быть в Печорах!.. В день своего Ангела буду, вероятно, в храме, и причащаться (в полном облачении и так, как полагается иерею).

У меня вся жизнь сейчас в узелках. О матери, что она во зле: будь снисходительна. Враг по-всячески таких людей ду­ховно-начальных и очень земных искушает. Напиши ей теп­лое письмо. Сегодня я плохо пишу, очень потрясен. Ведь на­сильно изолируют от людей! И что это за люди, которые так боятся, что аз людям могу послужить!

Потерпи великодушно, как богатая бедных, как зрячая бли­зоруких. Тебе - записи совести обязательно. Продумать к ис­поведи все из прошлого, приучайся к Иисусовой, и Иисусовой заглушай болтливость, несобранность, на людях многословность. Когда будешь у мамы, много, много читай Иисусову и молчи, бей Иисусовой зло. Будь тихой-тихой.

Твой авва и Батюшка.

* * *

...Иисусова молитва одна - сила ограждающая, утешаю­щая, успокаивающая. Бесы мне мстят, и Бог попустил это для чего-то большего.

Я скорблю смертельно. Ни сна, ни еды, ни молитвы. Сколько слез льют мои дети! О ужас! Ведь посмотреть стыдно: авву - раздели, а Алипий смеется: "Для смирения". Невольно я ли­шился голоса (внезапно, когда прочел указ). И горло болит, ознобы вечером, что-то мешает в горле... Мой "отдых" - мне очень будет тяжел. Я лишился мирности. Но я ближе осознал смерть, и ближе стал с узелками. Как-то по-новому кричишь; не напиваешься Иисусовой. Это вода живая, живительная.

Ш., о.Пимен, о.Михаил - удивлены, возмущены. Братия удивлена. Но это все пустое. Епископ Иоанн уже улетел в Берлин и вернется после Пасхи. Великий Пост и Пасха - а я запрещенный и раздетый... Я не расстраиваюсь по-человечески, понимаю глубоко, что это перстом Божиим попущено. Уезжая, епископ Иоанн сказал: "Подумаю, порешу, отвечу письменно". Письменного циркуляра-указания нет. Рука очень болит, плохо совсем пишу. День Св.Ангела прошел очень грустно. Причащался, но получил мало радости, слишком много боли.

Я написал епископу Иоанну: "В тюрьмах, ссылках, одиноч­ках, карцерах, изоляторах мне было легче нести горе, чем здесь, в монастыре. Избиваемый там, мучимый, умирал там - но та­ких мук душевных я не знал там". Я в неофициальной тюрьме и ужасно это сознавать. Люди мою скорбь трудно понимают, Алипий понял, стал даже за меня просить. На этих днях получу извещение из Пскова. Успокойся. Молись больше сидя, по узелкам обо мне.

Твой авва И.С.

***

...Оля стала родной: глубокая серьезность, чистота, цело­мудренность, прямота, ее ненависть ко лжи, к лукавству, к подделыванию себя и ясное понимание смысла жизни сделали ее мне родной. Страданий никаких я Твоих на себя не взял, не брал, властью мне от Бога данной, пресвитера: снял, развя­зал Тебя, и этому были свидетелями:

Всепречистая Госпожа Заступница, Святый и праведный Симеон, Святитель и Чудотворец Николай, Святая Равноапостольная Ольга, Святой Преподобный Серафим, Святые Ангелы Хранители наши.

Усвой это. Твой авва И.С.

***

...Златоуст в своих 24-х воздыханиях кричит-вопит: "Даждь мне помысл исповедания грехов моих!" (помысл понимать, по­нять). Демоны стараются как-либо упрятать это от памяти на­шей, т.к. они у них записаны, а на таинстве исповеди невиди­мо изглаживаются. Они часто грозят (вслух часто): "Все равно напомним, хотя и разрешенные", а на это мы отвечаем им: "силы ваши проклятые напоминания не имеют, т.к. Ангел Хра­нитель свидетель, что они изглажены на таинстве, а что пугать можете, то это мы знаем!"

Ты знаешь, что любовь стыдит, обличает, устрашает до смер­тельного страха, заставить может на передел образа жизни бесповоротно. Старайся как можно больше вспомнить "узелков" и "узлов", помня, что вероятно, скоро уйду в пеще­ры на вечный покой; что-то опять по-новому плохо себя чувствую. Тут ничего не умеют, а в клинику запрет класть меня. Пишешь: "настроение спокойное". А как же может быть иначе? Радость от понимания, радость от очищения.., радость за невыразимое утешение, радость, что многому, многому без­донно-богатому научаемся, что не отвержены, зримы, услы­шаны бываем. Посмотри, вспомни, даже до такой "мелочи": получили извещение, что не приступать к святой чаше! Даже это известили: значит, как оно велико и страшно!..

***

...Твое письмо мне очень, очень по сердцу. Ты большая умница, и этот ум Тебе Господь внушил, Твоему сердцу, Гос­пода возлюбившему глубоко и серьезно. Думаю, что Тебя я совсем всю читаю, понимаю Твои слова, слышу настоящей, от сердца думающей. Признаюсь: я недоволен еще признанием о себе: много, много надо Тебе о себе сказать - но не привыкла, т.к. время не пришло Тебе все сразу осознать, но надо хорошо Тебе посмотреть в себя за прошлые годы: до 1948 года, годы войны, одиночества; еще есть секреты нераскрытые. А что я читаю Твое сердце настоящее, то я в этом не сомневаюсь.

Что мне надлежит поставить Тебя на "определенную сту­пень" духовной жизни, то это я знаю с лета Твоей первой исповеди на пасхальные дни, но временно не настаивал, т.к. знал и видел, и прочел, что Ты - заложена, не свободна, загру­жена, надо все-все выцарапать. Больше половины Ты "сдала". Я мирен или мирный потому, что убедился этими неделями, что попущенное несчастье имеет очень и очень глубокое "на­значение" по своему смыслу, что епископ Иоанн был руково­дим не капризом капризной барыни, а внушением от Духа Свята. Это поругание дано мне на глубокий самоанализ, на несчетные великие и великие труды над собою, людям неве­домые; он меня лишил голоса, я сипом говорю, с трудом; петь, конечно, не могу, но могу быть полезным разве только в саду наверху яблоки караулить.

Признаюсь, я очень страдаю, я седею по часам, я буду скоро неузнаваемый, но все это нужно именно людям. Аз думаю, я людям очень могу быть нужный, но если кто ищет и не находит, кто ищет настойчиво и серьезно, не на пустяки, а только лишь на оправдание после разлучения с телом. А что сердце у меня такое, то это неудивительно; если вода камень точит, то как молитве не точить сердце!

А молитва стала во мне сладостью и солью, и сутью с четыр­надцати лет! А монашество и указания епископа Феофана Зат­ворника, и сладкие одиночки для узелков, ужасы пережитого, ужас и страх литургические научили, показали молитву несравненную. Почему схима будет, как и есть, только еще лучшим выразителем этих узелков; ими сердце изменяется и сделается совсем иным. Из моих чад много очень сильных и буквально святых, и разных по своему пути спасения. Учись мне писать просто, без загадок, без недосказок, без половинчатости. Я смущался, обижался, терпел, ожидал, до­жидался, но не все. Пороки и недостатки под вуалью у Тебя. Придет. Должно быть. Надо молиться. Самое трудное, мучи­тельное для меня с Тобою было: говорила вокруг и около, и ничего о себе. Ангельская прямота, простота - веселье, лег­кость...

***

Дета моя родная! Мне все больше и больше хочется Тебе показать и чтобы Ты чувствовала и видела, что я Твой (духов­ник). Ведь Ты меня еще мало знаешь. Но Ты узнаешь. Ведь не случайно меня заперли, как очень вредного ученика епископа Феофана Затворника. Мне мечтается в Твою коробочку вло­жить как можно больше богатства, которое ни один вор ни украсть, даже дотронуться до которого не может. Это моя алчба: Тебе дать, передать, чтобы Ты была бы богата незримым, огромным богатством.

Ты уже в тревоге о страшном дне сретения Тобою Госпо­да, ужасов мытарств, ответа воздаяния за все бывшее в Твоей жизни. На это я Тебе скажу, а Ты запомни:

1. Бойся быть несобранной, рассеянной, пустой, немирной, несерьезной.

2. Бойся редко говеть (восемь раз в году обязательно).

3. Бойся не готовиться к исповеди и удовлетворяться общей (неправильной, которая - не таинство).

4. Бойся не иметь самое любимое занятие жизни и дня, радость и потребность - молитву.

5. Бойся не молиться умом и сердцем, а вычитывать механически, "попугаем".

6. Бойся не заставлять себя ежедневно записывать укоры совести дня, имей это, как имеешь потребность мыть лицо, руки, быть причесанной.

7. Бойся людям жаловаться на свое здоровье, на свои неудачи, события дня на работе, пренебрегая запретом своего аввы и Святых отцов, и угодников Божиих; ни о ком никогда ничего плохого не говорить (не судачить, не злословить, не передавать осуждения).

8. Бойся не приучать себя к радостной мысли, что жизнь без вечности - абсурд, ложь, обман, глупость, так как Христос воистину - не миф, не басня, не выдумка, а единственный смысл жизни.

Следовательно, Богоматерь - живая, видит и слышит нас, и нам дана Заступницей. А тысячи угодников Божиих - живые наши помощники. (Напомни мне: рассказать Тебе о письмах Святителя Николая Чудотворца, которые физически были у меня на руках, Им написанные). Бог Тебе и дал авву, который Тебе показал, напоминал, напоминает и даже приказывает: скоблить свою совесть, записывать и ему все отдать, без сму­щения, даже все стыдное, срамное, неудобное сказать (глупо не сказать). Твой Батюшка И.С.

***

...Признаюсь: моя жизнь стала почти непрестанная молит­ва. Былое уединение. Почти каждый день - хождение в при­сутствии Божием, с узелками, "Всемилостивой", правилом. Да, Ты мое чадце; но научить мне Тебя "закрыться вовнутрь себя и жить" или "жить в себе" - это дается великим и продолжи­тельным трудом, в миру это дается кровавыми трудами, под непосредственным водительством опытного старца. Многое у Тебя и в Тебе это уже есть. Мне не ясна Твоя совесть. Мне не ясны Твои слабости. Мне не ясны Твои любимые обычные грехи. Я не знаю Твоих жалоб. Ты не научилась делать записи своих грехов, желаний вредных, назойливых мыслей.

Покамест Ты два условия не усвоишь, Тебе в себя уйти не выйдет. Первое: ничего не замечать сердцем, механически, умом и глазами, безучастно (где нет нужды до любви и сочув­ствия к человеку). Второе: молчание уст и молитва Иисусова, но не механическая. Напоминания себе, что Он видит, слы­шит слышит, знает. Как можно о чадах много не молиться? Я создан, чтобы молиться, и в молитве моя жизнь. Ты не знаешь еще, как я голоден, ненасытен в храме, узелками, но устаю до изне­можения.

Пишешь сама: "молюсь сравнительно мало". Вот и причи­на и печали и переутомления. Аз Тебе приказал есть горячее, спать нормально 7 или 8 часов, но молиться - больше. Ты пишешь: "аз создан для людей, для руководства их земной жизнью". Какой их земной жизнью? Земное должно подчи­ниться обретению спасения.

Вот этим согреванием и средством к нему аз поставлен, как Ты пишешь; за это и гоним. Конечно, мне терзание быть в алтаре под эпитимией. Но надо умолять Его благость: о смире­нии сердца и терпении, о вере в Промысел Божий. Молчи. Люби Иисусову с умом; не сметь плакать; не раздражаться; все мамины рассуждения воспринимать, как рассуждения больного дитя. Помнить о Вездеприсущем, с узелками. Зло не замечать. Терпенье, терпенье, терпенье, кротость, узелки от мирности - все перетрут.

Твой авва и Батюшка.

* * *

В 1961 году, на Пасху, владыка Иоанн снял с Батюшки все запреты. Игумен о.Алипий благословил его литургисать, испо­ведовать монахов и мирян, совершать молебны, соборовать больных, отчитывать бесноватых. И так, без устали, на радость людям служил Батюшка около двух лет.

Но в 1963 году Господь попустил еще большую напасть: психически больная девица, только что вышедшая из больни­цы, напрашивалась к Батюшке в духовные чада, но он отказал ей. И тогда она стала мстить. Она поехала в Псков, вызвала корреспондентов, оболгала Батюшку. Одновременно она на­писала жалобу владыке Иоанну, что якобы Батюшка ее оби­дел. После этих жалоб гражданская власть завела на Батюшку уголовное дело. Видя это, монастырская власть, боясь за мона­стырь, поспешила разделаться с Батюшкой, тем более намест­ник в это время отсутствовал. Учредили свой "монастырский суд", созвали всю братию, прочитали жалобу больной, и применили самую страшную кару - снять с него все монашес­кое.

Старцы и многие монахи плакали. Вид Батюшки был настолько чист и кроток, что архимандрит Никита не удержался и воскликнул: "Стоит, как Агнец Божий". На следующий день за оградой монастыря сжигали монашеское одеяние Батюш­ки. Его мантия никак не сгорала. Она веером поднималась в воздух. Пришлось принести ведро бензина. Облили, тогда толь­ко все сгорело. Духовные чада, которые издали наблюдали за этим зрелищем, собрали весь пепел и хранят его как святыню.

Это все случилось после первой недели Великого Поста. Первую неделю Великого Поста Батюшка еще служил. Его чада за ночь сшили пальто ниже колен, достали сапоги, рус­скую рубашку, и Батюшка целую неделю ходил в храм в таком виде.

Даже в такие скорбные минуты Батюшка утешал своих духовных чад: "Бесчисленное множество терпений было и про­должается с целью отнять Вас у меня и меня от Вас. Берегите себя, берегите и меня, и здоровье наше, чтобы силы не терять, не сократить нам число лет жизни. Сейчас преступление не молиться усердно Божией Матери всем нам, всей нашей се­мье".

Особенностью поведения Батюшки в Печорах было то, что он всегда держался непринужденно, свободно при любых об­стоятельствах, находился ли он на положении "ссыльного" или свободного. Если человек подходил с какой-нибудь скорбью, Батюшка говорил смело, громогласно, открыто; ни на малейшую йоту не имея "страха иудейска" - чтобы обязатель­но помочь, утешить, обрадовать. Он горел этим огнем любви к человеку, хотя сам буквально ходил на "горящих углях". Он всегда испытывал чувство огромной радости, когда выдавался случай помочь человеку.

Однажды, когда ему было запрещено исповедовать людей, был такой случаи. Выходя со всеми на литию, Батюшка под­зывает одну из чад: "Говори грехи". Она незаметно стала сзади и начала исповедоваться. Батюшка тут же при всех накрывает епитрахилью, и разрешает грехи. На следующий день оАлипий вызывает Батюшку и спрашивает:

-Отец иеромонах, исповедовал?

-Да.

-А как же так?

-Ну что же поделаешь, ведь чадо мое.

Подобных случаев было много. Это была мера любви Батюшки к людям. После того, как Батюшку административно раздели, его поместили в игуменский корпус, в общую келию, чтобы отсечь общение его с духовными чадами. Они очень горевали, а старец им отвечал так: "Для меня преград моей любви нет! Все, буквально все ломаю об колено, и через голо­ву иду, иду, иду... так как моя любовь - превыше всего. Все перескачу, не потерплю. Любовь - это огонь всепожирающий".

Батюшке была запрещена переписка и какое-либо обще­ние с духовными чадами. Прибыла из Пскова комиссия: про­верить, не переписывается ли Батюшка с кем-либо. Обыскали все его вещи, тумбочки, кровати, столы - ничего не нашли. А писем под матрацем лежало с полмешка. Сам Батюшка был внешне спокоен, стоял и молился. Так ни с чем и ушли.

Бог вел Батюшку такими тернистыми путями, какие для человеческого разума просто непостижимы. Невозможно осоз­нать, сколько и как он страдал. Сколько можно перенести скорбей?! "Скорбей - по мешку на каждое плечо", - сказал однажды Батюшка. Видимо, у него была такая сила веры, что при таких жестоких, нечеловеческих лишениях, как лишение его монашеской одежды и сжигание ее за оградой монастыря с признанием Батюшки недостойным монахом, в то время как монашество для него было сутью его сердца, - вера его не только не угасала, а, наоборот, еще сильнее разгоралась и возрастала.

Но если всмотреться во все обстоятельства жизни Батюш­ки, то надо признать, что и тут суд над ним был промыслительным. Ввиду того, что болезнь Батюшки стала прогрессировать (особенно вызывало опасение воспаление легких), дальней­шее его пребывание в Печорах было бы даже опасным для его жизни. Воспаление легких уже стало хроническим при темпе­ратуре -35. От болезней и лекарств совершенно пропал аппе­тит. Трапезу братии Батюшка посещать практически не мог. Он сам писал: "Меня шатает. Сердце очень слабое. Кроме воспаления легких - печень, язва очень болит. Сижу на черном кофе, белых сухарях и - крепкий чай. Слабею очень, сильно похудел".

Однажды, еще до монастырского суда, зашел к Батюшке о.Алипий, очень испугался, увидев его сильно похудевшим, и как стукнет посохом по полу: "Будешь, иеромонах Симеон, ежедневно пить парное молоко и есть парную курицу за послушание, если вы не хотите поправляться!" В момент болез­ни Батюшка особенно просил своих молиться о нем. "Всем встать на молитву в 11 часов вечера, читать "Бог Господь..." - 12 раз каждой и каждому, 100 Иисусовых, акафист Скорбя­щей Божией Матери".

"Очень слаб, еда плохая, сил нет. Сон 3 часа, буду колоться, опять левостороннее воспаление легких. Сердце очень пло­хое. Так, видимо, Богу угодно. Меня готовят к отозванию. Ви­димо, время подходит, затвор, В общем, есть воля Божия мне готовиться, ужасаюсь своей полной негодностью".

Но проходит критический момент, Батюшка опять встает на ноги, и после тяжелых заболеваний опять выходит на служ­бу. По внешнему виду никогда не подумаешь, что Батюшка такой болезненный. Походка очень быстрая, глаза сияют ду­ховным светом, взгляд острый. От живости Батюшки оживали все окружающие. Он с такой божественной любовью смот­рел на каждого человека и с такой воодушевляющей улыбкой, что любой, даже совсем незнакомый человек, как дитя не­вольно раскрывал себя перед ним и получал все, что ему было надо. Всякая печаль, грусть, тяжесть отходили от людей. И все чувствовали, что эти глаза видят все. К нему ехали со всех краев нашей страны, именно к старцу Симеону, - и получали от него утешение, совет, помощь и силу.

А для духовных чад его ничто не могло сравниться с тем счастьем, какое они испытывали при встрече с ним после долгой болезни. Это были минуты великой радости. Главной чертой старца была глубокая, сострадательная любовь. И эта любовь чувствовалась без слов, без действий. Стоишь около него и никакой тяжести, на душе такая легкость, будто нахо­дишься на небе. Очень многим в наше время живется трудно, потому что среда наша холодная, эгоистическая, безразлич­ная, равнодушная. И поэтому так необходим человек, к кото­рому можно было бы нести все скорби, горе, волнения, пере­живания, доверить ему всякую тайну - и получить облегчение, сострадательное соучастие, найти любящее сердце - сердце Христово. Такое сердце было у Батюшки.

Батюшка всегда был настроен настолько духовно, что и вся обстановка его свидетельствовала об этом. Ни одной лиш­ней вещи. Над кроватью, вместо обычных ковриков, были коврики из молитв. В Сталинграде был ковер такого содержа­ния:

"Господи Иисусе, Сыне Божий, помилуй мя! Помилуй мя по велицей милости Твоей; и мя помилуй; не осуди мя по деяниям моим, не осуди мя по делом моим, милостив буди ми, не осуди мя, не отступи от мене! Спасе мой и Боже мой - помилуй мя! Судия мой и Творче мой, пощади, помилуй, мя. Буди милостив мне, грешнику!"