ПИСЬМА БАТЮШКИ ИЗ ПЕЧОР 4 страница

Ковер из молитвы "Всемилостивая" в Печерском монасты­ре:

"Всемилостивая Владычице ..."

Ковер, вышитый из молитв Святителя Иоасафа Белгородс­кого:

"Буди благословен день и час..."

Было у Батюшки Распятие, которое он сам написал. Очень любил его. Много раз фотографировался с ним, и дарил эту фотографию своим чадам.

К такой же строгой обстановке приучал и своих духовных чад. Особенно девушек. Учил их скромности, стыдливости: все должно быть завешано, не раскидано, опрятно убрано, никто с улицы не должен видеть вывешенное нижнее белье. Девуш­кам не позволял пользоваться услугами других, чтобы во всех своих делах, тем более личных, обходились без посторонней помощи. А от внешней скромности воспитывалась и внутренняя.

Через неделю начальство монастыря попросило Батюшку уйти из монастыря, а его духовных чад не стали даже пускать в монастырь молиться. Батюшка срочно всем распределил послушание: кому куда временно уехать.

Сам он поселился в доме своего духовного чада до оконча­тельного гражданского следствия. Гражданское следствие было недолгое. Конечно, Батюшку полностью оправдали. После этого он поехал в Москву лично к Святейшему Патриарху Алексию I и обжаловал учиненную над ним жестокость. Причем в этом обжаловании участвовал Патриарх Пимен, который в то вре­мя был митрополитом Ленинградским. Святейший Пимен очень горячо взялся за дело Батюшки, сочувствуя и понимая, что отец Симеон является жертвой какого-то дикого произвола.

Святейший Патриарх Алексий I не мог видеть Батюшку в гражданском, слезы появились у него на глазах, и он начал просто кричать: "Оденьте сейчас же иеромонаха!" Тут же в Патриархии его одели во все монашеское. Святейший Патри­арх вернул Батюшке сан, право на служение. Но после такой встряски посоветовал пойти за штат, назначил ему пенсию. Батюшка с большой покорностью вышел за штат.

Духовные чада Батюшки вспоминают о Печорах: "Батюш­ка держал нас, как на военном положении: немного отдохнем, и опять тревога, Опять время братьям и сестрам вставать на молитву, опять переживания, опять кричать - умоляющих Тя, Господи, помилуй нас!"

Впадать в спячку не давал. "Мое дело шевелить вас, а ваше дело поворачиваться", - писал он в то время чадам. Судя по письмам старца Сампсона из Печор, его положение там, дей­ствительно, было подобно заточению.

В хрущевское время было большое гонение на Церковь. Закрывались храмы, монастыри, духовные семинарии и Ака­демии. Духовенство было очень напугано и, желая как-то со­храниться, подчас жестоко относилось к Батюшке, лишая его возможности общения с людьми, особенно с молодежью. Переписка с духовными чадами была запрещена. Письма вскрывались и просматривались. Было изъято около двух ты­сяч писем Батюшки, в которых не было решительно ничего, что могло бы позволить обвинить его и вновь упрятать в тюрь­му. Все письма были переданы в Патриархию владыке Нико­лаю (Ярушевичу). Но владыка вскоре скончался, а письма за­терялись.

Батюшка органически не мог быть бездейственным. Его огненная любовь к Богу и людям диктовала отдать все, что он имел от Бога, передать эту науку о спасении людям. В такие лютые времена в Печорах Батюшка всем своим духовным чадам велел за послушание все письма его после прочтения тут же сжигать. Сколько ценнейших наставлений, поучений было предано огню!

Печорская жизнь была для Батюшки особенно тяжела. Он писал: "Больше рыдал. Мало ликовал. Физически болел. И к тому же, сердце. Какие слезы, делается до обморока тяжело."

Прощаясь с Псково-Печорской обителью, Батюшка в пос­ледний раз пришел в трапезную. И здесь, во время трапезы, в присутствии всей братии отец Алипий попросил у Батюшки прощения: "Вы, иеросхимонах Симеон, простите меня и тех, кто имел нечто на вас. Я не знал, кто вы такой!" Через два года после ухода Батюшки из Псково-Печерского монастыря, на­чались гонения на отца Алипия. Однажды после литургии во время проповеди отец Алипий сказал: "Помните, братья и се­стры, здесь среди братии монастыря был иеромонах Симеон Сиверс, на которого лили всякую грязь, порочили его? Сейчас те же люди гонят и порочат меня".

Москва

Московский период жизни Батюшки был настолько сложным, что повествование о нем лучше начать словами самого Батюшки:

"Будучи заштатным священником, живя в Москве, шата­ясь и переезжая с квартиры на квартиру и терпя всевозмож­ные невзгоды и неприятности, которых бы я врагу не пожелал, я дошел до того, что мое здоровье резко ухудшилось и я был разбит параличом (левосторонним), с чем и пролежал год, пережив страшно много и радостей и горя; радости, конечно, пастырской, потому что окружен был такой бесконечной, ог­ромной любовью своих духовных чад, которые меня так без конца любят. Я был до конца обрадован и утешен. Могу ска­зать, что я богатый человек, потому что именно все эти радо­сти духовничества, как Святейший Патриарх Алексий назы­вал - старчества, - они мне как бы компенсировали все мои невзгоды.

За это время я в Москве переменил одиннадцать квартир! Фактически, я живу на колесах; будучи прописан во Влади­мирской области, живу в Москве. Но все-таки я могу сказать, что я счастлив; счастлив тем, что я пастырь, православный священник и монах-схимник. Это моя личная сокровенная жизнь. Если бы меня спросили, что если бы я умер и опять ожил; кем бы я хотел быть? Я опять бы сказал: "Непременно монахом, непременно! Русским православным священником и непременно - схимником!" Высшего блага и высшей награ­ды на земле человек не имеет, как быть священником и схимником. Если, конечно, Закон Христов будет у него основной."

В Москве Батюшка полностью погрузился в духовничество. Он был духовником Святейшего Патриарха Алексия I. К Ба­тюшке приезжали многие архиереи, священники, монахи, ученые и простецы, студенты. На первую зиму нашли неболь­шую квартиру: комната и кухня. Зима прошла плохо. Кварти­ра была неудобной для приема людей. Да к тому же еще ду­ховные чада расстраивали Батюшку своей немирностью.

Батюшка скорбел, не знал, что делать; оставаться ли в Москве или уехать на периферию. И однажды, в тяжелые минуты душевных терзаний ему явилась Богоматерь во всем голубом, в молчании. Это явление было большим утешением и поддержкой для Батюшки. Он принял решение остаться в Москве.

Достались горькие слезы и на долю его духовных чад. Жилья не было. На первый случай попалось чердачное помещение, разделенное на комнаты-времянки. С этого чердака началась их московская жизнь. С шести утра и до глубокой ночи иска­ли прописки, искали работу. Прописаться можно было лишь во Владимирской и других, ближайших к Московской, облас­тях. Приходили уставшие, полуголодные, жили на хлебе и воде. Только по вечерам - горячий чай с сахаром, хлеб с маслом. Было их двенадцать человек, все молодые. Гладко причесан­ные волосы, скромная одежда... Хозяйка, видя их необычную жизнь, испугалась; что за люди, чем занимаются? Однажды она не выдержала, зашла к девочкам и говорит: "Вы очень похожи друг на друга. Вас можно перепутать. Мне просто страшно делается; кто вы? Пойдемте к моей нянечке. Как она скажет, так я с вами и поступлю". Не успели они войти, ня­нечка закричала: "С ними Божья Матерь! Ты их не трогай, пожалуйста, ты их не трогай!" После этого хозяйка успокоилась.

Одна из девушек пришла в отчаяние - никак не могла уст­роиться на работу. Она решила: "Если не устроюсь в ближай­шие два дня, уеду из Москвы, пусть даже Батюшка не будет отпускать. Жить так больше не могу. К Батюшке попасть Невозможно, работы нет, денег нет, есть нечего".

На следующий день ее приняли на работу. На радостях она хотела рассказать Батюшке, но попасть к нему не смогла. И так была этим расстроена, что ни с кем не могла разговаривать. Так и заснула. И видит сон: "Иду я по Красной площади, около храма Василия Блаженного, и вижу: наш Батюшка стоит вместе с Василием Блаженным, о чем-то они разговарива­ют. Я подошла ближе и хотела немного подслушать, но они говорили на каком-то другом языке.

Потом я вдруг очутилась в Загорске, у Ильинского храма. Смотрю, идет преподобный Сергий. Я спешу к воротам мона­стыря и кричу всем: "Идет преподобный, преподобный Сергий идет!" А на площади стоит наш Батюшка, и вот - направля­ется к преподобному. Батюшка и преподобный встретились. Они упали друг перед другом на землю и долго в таком поло­жении были. Потом поднялись, и преподобный Сергий говорит Батюшке: "Поселяйтесь вокруг меня, насыщайтесь, обо­гащайтесь, радуйтесь и живите до цветения". После этого сна девушка просто ожила. Привели ее к Батюшке. Как только она вошла, Батюшка говорит: "Видела - будешь свидетельни­цей!"

Постепенно все стали устраиваться на квартиры, и уже к зиме все работали. Начала складываться более или менее нормальная жизнь. На зиму Батюшке нашли замечательную квар­тиру. Он дал послушание одной из своих чад: искать зимнюю дачу в определенном районе. Взяв у Батюшки благословение, она отправилась на поиски. Два часа ходила по участкам и ничего не нашла. Приходит и говорит: "Батюшка, там никто не сдает дачу. В каждый дом заходила!"

А Батюшка свое: "Иди, иди, плохо, значит, искала!" Она опять пошла, опять стала спрашивать почти у каждого дома - и опять ничего не нашла. Снова приходит к Батюшке. А он опять свое: "Иди, ищи именно только здесь, где я тебе говорю!" Вот уже шестой день ходила она, ее заприметили, говорят: "Ну, что ты там все ходишь? Здесь никто ничего не сдает". Она стоит, слезы льются из глаз, ноги не идут. Плачет. В это время вышла женщина - погулять с больным ребенком. Та очень несмело спрашивает у нее: "Вы не знаете, никто квартиру здесь не сдает?" Женщина с большой живостью схватила ее за руку: "Сдают, вот в этом доме сдают, где я живу, они получают квартиру и освобождают полдома"...

Эта квартира много послужила Батюшке и на радость людям. Он прожил здесь более пяти лет. Ежедневно было более двадцати исповедников, совершалось соборование, слу­жились молебны и т.д. И все Господь покрывал. Конечно, со временем соседи начали замечать: "Какой-то странный ста­рик живет. Что-то очень много народу ходит, какие-то стран­ные люди, городские и деревенские; не как все, необычные". Постоянно участковый проверял. Батюшка очень переживал и иногда сетовал: "Люди любят меня только для себя. Какие же неосторожные, только бы им да им!" В глаза он эти упреки высказывал только близким, а дальним, которые приезжали раз в год, никогда ничего не говорил. Когда келейники делали замечания таким "неуклюжим", он спешил возразить: "Вы их не слушайте... жужжат, как мухи, да и все!" Этим Батюшка смирял келейников, и в то же время, давал разумение и при­езжим.

А ведь приезжие, действительно, были неуклюжи: человек 6-7 идут вместе: с сумками, кошелками, бесцеремонно, напро­лом, открыто стучали в дверь Батюшки. А некоторые, не зная точного адреса, расспрашивали у соседей: "Вот такой-то где живет?" И после - опять тревога, опять неприятности.

В тревоге жили и духовные чада Батюшки. Они тоже были гонимы - и соседями, и участковыми. Можно привести такой случай:

Участковый выяснил, что люди живут без прописки. При­ходит, стучится. Пришлось открыть. Разговорился с ними уча­стковый, проверил паспорта: девчата, вроде, неплохие, и ра­ботают, и скромные. Он и говорит им: "Ну, что же с вами делать? Живите пока. А если провинитесь, тогда разговор будет другой". Участковый уже стал прощаться, как на пороге появ­ляются две старушки, приехавшие из Мордовии. Участковый сразу же к ним: "Вы к кому? Вы откуда? Ваши паспорта? Вы их знаете?" А они растерялись. "Мы их не знаем, мы просто так зашли, от дождя, мы сейчас уйдем", - и еще что-то несу­разное.

Тогда участковый рассердился на девушек и велел назавт­ра же освободить квартиру. А была осень. Куда идти? Утром рано забежали к Батюшке: "Что же делать?" А Батюшка им: "Живите, не сумняся, никуда не уходите". И действительно, все улеглось. Участковый пришел еще раз, их поругал, но сжалился и разрешил остаться. Постепенно к Батюшке стал съезжаться народ. Он стал вызывать остальных своих духовных чад. Кого-то оставлял в Москве, кого-то поселил в ее окрестностях. Стали появляться новые духовные из москви­чей.

...Время шло. Уже два года Батюшка жил со своими духов­ными чадами в Москве. Но здоровье его не восстановилось, наоборот, стало ухудшаться. Сам он по этому поводу очень печалился, готовил своих к тому, что может их оставить. Его легкие ослабели от хронических воспалений, мучил кашель с мокротой. От постоянного кашля Батюшка обессиливал. На улице жара, а он сидел, укутавшись в шерстяные вещи, и его бил озноб. Врачи ничем не могли помочь. Духовные чада очень беспокоились: что же делать? Один добрый человек пореко­мендовал выехать на дачу, в Малаховку.

Батюшка благословил троих своих чад искать дачу. И дачу нашли, именно такую, какая нужна была для Батюшки: сосны, деревянный дом, второй этаж, чистейший воздух, море цветов. Цветы цвели до самого снега. Когда Батюшку привезли на эту дачу, он был удивлен и обрадован. "Какая милость Божия!" -сказал он. - "Господь оставляет меня еще на покаяние". И действительно, за одно лето у него прошел кашель. Батюшка совершенно ожил. На этой даче отдыхал он 12 лет подряд. И мы забыли, что у него больные легкие.

А зимой он всегда жил в Москве. В эти годы Батюшка постоянно ездил молиться в Богоявленский собор. Его пригла­шали служить во многие храмы Москвы, много раз Батюшку приглашал служить Святейший Патриарх Пимен. В соборе Батюшка имел большое утешение - он совершал проскоми­дию. Но шло время, и люди менялись. И так случилось, что Батюшку лишили возможности совершать проскомидию, В одной из своих частых поездок в Киев, к митрополиту Иоанну, Батюшка поделился с митрополитом своим горем. Митропо­лит Иоанн благословил Батюшку устроить домашнюю цер­ковь в честь Покрова Божией Матери.

Так, по благословению митрополита Иоанна Киевского, по Промыслу Божию появился Московский "Покровско-Феофановский Кошский монастырь", как Батюшка однажды его назвал И потом несколько раз повторял: "И никто не знает, что в Москве есть "Покровско-Феофановский Кошский мо­настырь", ни у кого даже в мыслях нет". Епископа Феофана Затворника Батюшка считал своим учителем, и часто, когда он говорил что-то особенно поучительное, заканчивал: "Так – по Феофану".

Батюшка в своей церквушке часто служил. Здесь собира­лись все чада, весь "монастырь". К службам все готовились. Батюшка служил иногда и ночью (с 12 часов до 5 часов утра), с той целью, чтобы все чада могли попасть на литургию. После литургии утром все шли с великой радостью на работу, при­чащенные и ободренные особой силой Благодати.

Особенно часто Батюшка служил заупокойные литургии; когда умирал кто-нибудь из близких ему и дорогих людей, или в память о своих благодетелях. Во время болезни, бывало, он очень переживал: "Что же мне делать? Я лежу да лежу, а мой синодик плачет. Может быть, мне в келии поминать моих любимых покойничков?" Батюшка только так подумал, и че­рез два дня его келейник видит сон: по всей улице (конца не видно) выстроилась очередь, и вся очередь шла в Батюшкину келию. Все люди незнакомые. Он кричит: "Что вы идете, куда идете? Ведь Батюшка болен, он не в состоянии принимать людей!" А они все идут, идут, идут мимо него...

Но за усопших нужно только молиться и поминать их. За тех же, кто еще на земле не только надо молиться, но и выра­щивать их. С воспитанием людей много связано сердечных переживаний, нервного напряжения, для этого требуется очень много физических сил и здоровья. Того, кто духовно уже ок­реп, получил знание, - того надо, чтобы закрепить в нем все, - смирять и смирять, по-настоящему смирять. Того же, кто еще младенец по духу, - того надо еще поить млеком и кормить сладкой пищей. И несмотря на то, что Батюшка имел огром­ный пастырский опыт и был большим психологом, было ему очень трудно.

Московская жизнь - это не печорская жизнь. Там - пять минут до работы, пять минут до монастыря, каждый день - полунощница, утром и вечером, в монастыре. Каждый день видели Батюшку и каждый день получали от него письма. А московская жизнь очень сложная. До работы - час, до храма - час, до Батюшки - два часа, а кому-то и больше. Город боль­шой, суетный. Кто-то спросил у Батюшки: "Вы не боитесь за своих, ведь они живут в миру, девушки приметные, всякое Может случиться?" Батюшка ответил: "Нет! На них особая печать".

Очень много времени стало уходить на разные хозяйствен­ные дела, устройства, дорогу, поэтому соблюдать духовный строй в Москве было намного труднее, чем в Печорах. Неко­торые никак не могли привыкнуть к московской жизни. Суета настолько затягивала, что они стали терять в себе то, что полу­чили в Печорах. Знать - это одно, а носить в себе - это другое.

И Батюшке много пришлось заниматься с чадами, напоми­ная то, чему он учил их раньше, И еще разъяснял, как блюсти себя от искушений московской жизни. Многие работали в больших организациях, невозможно было от каких-то вещей уберечься. Поэтому Батюшке приходилось учитывать их но­вые язвины и применять новые методы исцеления.

Батюшка не переносил уныния. Он применял все свое уме­ние и старание, чтобы вывести человека из этого адского со­стояния. Он даже "шевелил" тех, кто находился около уныва­ющего, и говорил: "Что же ты бездействуешь: сестра лежит, демоны над ней измываются, а тебе и дела нет до этого? Как же ты молишься? Как же спокойно спишь? Где же твоя сест­ринская любовь? Как же у тебя сердце не лопнет?" И каждое чадо думало, что старец именно его или ее любит больше, чем другого. И по этой причине некоторые возомнили, что они лучше других, и у них от самомнения появилась смелость ска­зать Батюшке: "Вот вы того-то больше цените, чем меня", воз­никла некоторая неприязнь, непрощение друг другу.

И получилось так, что из-за чего-то все переругались, ста­ли какими-то немирными. Если посмотреть неопытным взгля­дом, со стороны, то можно было бы сказать: какой-то ад, никакого порядка. Батюшка же сказал на это: "Значит, благо­датные, бесы мстят. А где все тихо, мирно, тишина, значит, там неблагополучно".

Может быть, эта "широкая" жизнь Москвы и шла немного вспять, но все, кто был около Батюшки, озарялись светом его учения и очищались. Москва дала большую практику в духов­ной жизни. Чада получили знание борьбы с грехом в любой обстановке. Кто серьезно прилепился к Батюшке, тот всех козней диавольских избежал с его помощью. И теперь ни одному чаду Батюшки не было страшно.

...Во второй год московской жизни случилась беда. Одна из духовных сестер, монахиня Серафима, двадцати восьми лет, любимица Батюшки и любимица всех, которая всегда примиряла капризных и ссорившихся, попала в аварию и скон­чалась. Ее погребение и проводы в Вечную Вечность всех от­резвили. Все о ней плакали, все молились, служили заупокой­ные литургии. Несчастье это многое изменило в духовной жизни Батюшкиных чад.

Еще одна удивительная личность, ставшая для всех приме­ром: Шура из Ступина. Эта девушка увидела в одном доме фотографию Батюшки и сказала себе: "Он будет моим духов­ником. Только он." И с тех пор почитала его своим духовни­ком и старцем; руководствовавшись его фотографией, проси­ла у Батюшки благословения на то, что ей предстояло сделать. В любой нужде, в любой беде она молитвенно обращалась к Батюшке, и Батюшка ей помогал.

А лично она познакомилась с ним только через 15 лет, уже в Москве. И с этого момента каждое воскресенье приезжала к Батюшке каяться. С собой она всегда привозила две огромные сумки с продуктами, гостинцами. А если собиралась в какой-нибудь монастырь, то просила, чтобы ее проводили - столько она везла с собой продуктов! Такая у нее была любовь к людям.

Через год она смертельно заболела. Батюшка поехал к ней в Ступино для последней исповеди и причащения. Приехали - и увидели нищету, даже стол нечем было накрыть для дорого­го гостя. Вот такая была нищелюбивая. Ее как-то спросили: "Что же ты не имеешь в запасе даже одной скатерти, полотен­ца?" А она ответила: "А зачем? Разве этого недостаточно?"

Когда она умерла, после ее погребения одна из духовных чад Батюшки видела сон: гроб Шуры несли монахини. Но она не была пострижена в монахини. Батюшка сказал: "Она - бе­лая монахиня". Метод воспитания у Батюшки был очень стро­гим. Он требовал полного послушания. Батюшка говорил: "Вот скатерть белая, видишь, что белая; а раз старец говорит, что скатерть черная - верь, что черная! И так во всем!"

Некоторых, особенно упорных и настойчивых, он даже дразнил, высмеивал, и, конечно, воспринималось это очень болезненно. Но зато в этих борениях выявлялся весь внутрен­ний хлам, и этот хлам выносили потом на исповедь, и сердце постепенно очищалось от всякой скверны. Кто-то спросил у Батюшки: "Что же вы нас не щадите, даете столько искушений, что невмоготу их нести?" Батюшка ответил: "Это делается не без Промысла Божия, чтобы, встречая искушения, вы бы, обжигаясь, искушаясь, тем самым исцелялись бы Благодатию Божией".

Переход из душевного состояния в духовное для каждого подвизавшегося чада был очень труден. Около Батюшки все очень быстро исцелялись. Но после первого очищения чело­век находился еще в душевном состоянии. В это время многие принимали свое душевное состояние за духовное. На этом этапе очищения очень развита чувственность, и многие "болели" душевным эгоизмом - особым вниманием к себе, мало замечали нужды окружающих. Из этого развивалась мнительность: что к нему относятся не так, как прежде, "жестоко". Особенно оценивалось отношение к ним Батюшки: "Почему именно его (или ее) так Батюшка смиряет, а не других? Почему именно его (или ее) редко стал принимать, а других принимает очень часто? Почему именно ее Батюшка "отдалил" от себя, а не других?.." и т.д.

Батюшка вводил эту брань в духовных целях, а некоторым казалось, что выдержать невозможно, В этот период у таких чад терялась здравая оценка происходящего, появлялась бо­лезненная реакция на воспитание, возникала болезненная обидчивость на Батюшку. Люди теряли из виду его духовный облик, будто не слышали и не знали его исповедей, его пись­менных наставлений, из памяти все хорошее уходило.

Такое наступало ослепление, что порой Батюшку обвиня­ли во всем: что он не хочет вести их духовно, что он не видит их нужд, что они стали хуже падчериц, что он их не понимает, что он их покинул, вычеркнул, стал к ним жесток и непомерно требователен. Некоторые "для поучения Батюшки" делали выписки из всевозможных книг: аввы Дорофея, "Отечника", еп.Феофана Затворника и многих других. Писали ему письма целыми общими тетрадками о том, как старец должен отно­ситься к своим ученикам, "поясняли" Батюшке, какими долж­ны быть "правильные", по их мнению, отношения старца к духовному чаду.

На эти письма Батюшка по началу обязательно отвечал, разъясняя суть своего отношения, чтобы вопрошающий вразумился. Но если и после ответа тот продолжал писать "бун­тарские" письма, то Батюшка, не распечатывая, отправлял их обратно или сжигал в печке, Он духом своим чувствовал суть этих писем.

Другие доходили до того, что приносили духовные книги и читали выдержки из них, "поучая" Батюшку. На это он просто молчал. А третьи переносили внутреннюю брань молча, а ког­да Батюшка вызывал их на исповедь или на переговоры, они были не в состоянии исповедываться, а только говорили: "Я у вас с каких-то пор ничего не понимаю: или здесь сеть дьяволь­ская, или Премудрость Божия..." Батюшка так переживательно и напряженно слушал, что у него как-то вырвалось: "Ко­нечно, Премудрость Божия! Только Премудрость Божия!" Чадо успокаивалось, и Батюшка сам начинал говорить о внутрен­ней брани, объясняя все до тонкостей. Каждый случай этой брани индивидуально разбирал, очень вразумительно и убе­дительно.

Были и такие, которые брали свой чемодан и собирались уезжать от Батюшки. Конечно, дальше вокзала они не уезжа­ли, тут же возвращались.

А иные, не выдержав состояние борьбы, ходили жаловать­ся к Святейшему Патриарху Пимену. Святейший, выслуши­вая их, отвечал: "Оптинскому старцу Амвросию его чада тоже одевали на голову помойное ведро..."

Если внимательно посмотреть на их лица в это время, то можно было заметить отпечаток страданий и мучений от это­го трудного периода духовного развития. Как хирург смело и решительно оперирует, спасая человека от смерти, так и Ба­тюшка смело и решительно "оперировал" все страсти, навсег­да вырывал их, чтобы обновить всего человека. Сам Батюшка больше, чем его чада, переживал, видя их болезненное состо­яние. Он худел, был озабочен, всегда спрашивал о состоянии тех, кто в данный момент нес эту жестокую борьбу "со страстьми и похотьми": что? как? чем занимаются? Но ни на йоту никому не уступал. Однажды ему сказали: "Батюшка, пожа­лейте своих, посмотрите, как они страдают!" Он ответил: "Я им - не лиходей. Уступить демону? Ни за что!" Он, духовно многоопытный, прекрасно сознавал, что значит "в чем-то ус­тупить".

Эта брань проходила у всех по-разному. У кого был более кроткий нрав, она проходила быстрее. А у кого нрав был строптивым, тот, конечно, страдал очень тяжело и продолжительно.

На пострижение в мантию Батюшка избирал впоследствии именно тех, кто прошел этот путь очищения. Они становились уже "собственными", "присными" чадами Батюшки. Батюшка брал в свои чада людей сильных духом, со здоровой психикой. Людей слабых он даже не исповедовал, а осторожно с ними разговаривал, боясь затронуть их нездоровую, болезненную психику. Батюшка о них говорил: "Пусть они исповедуются у протоиереев. Этого им вполне достаточно".

Возникает вопрос; почему Батюшка исповедовал не всех? Во время исповеди, помимо его воли, Батюшка говорил очень точно и конкретно то, что ему было открыто. Не все способны воспринимать сильные слова наставлений. Люди со слабой душой еще не были готовы к тому, чтобы "вместить" многое.

Тем, которые выдержали такую брань, было странно вспо­минать после: до какого состояния неведения они доходили. Впоследствии им многое становилось ясно и понятно. Эгоис­тические чувства пропадали, появлялись кротость и смирение, приобретенные опытом. Они осознанно просили прощения у Батюшки за принесенные ему волнения и за свои заблужде­ния. Они вступали на следующую ступень духовного развития. И Батюшка так же строго вел их дальше по спасительному пути.

Как поступал Батюшка с капризными? Если чувствовал, что человек капризничает, давал срок покапризничать, остав­ляя его без утешения, внимания. Ему передавали, что чадо унывает, плачет, а Батюшка говорил свое: "Пусть поплачет - подставим корыто; если одного мало - подставим другое! Кап­ризничать есть насиловать свою волю злым или унывающим, или жестоким настроением, сознавая свою неправоту и зас­тавляя себя вольной волей на зло".

Батюшка воспитывал очень строго. Особенно не щадил са­молюбие. Если замечал в ком-то настырность, тут же ее отсекал. Например, человек очень хотел исповедаться. Вот это хотение Батюшка охлаждал, вместо него назначал исповедь другим людям. И не вызывал до тех пор, пока это чадо не смирится, чтобы поступать не по своему хотению, а как Батюшка скажет.

Или назначит Батюшка чаду время для исповеди. Время подходит, а он и не думает исповедывать. Тут чадо напоминает: "Вы же должны меня поисповедывать... Вы же обещали!" Батюшка говорил: "Я никому ничего не должен и не обя­зан. И никто ничего не должен у меня требовать! А если, по твоему смирению, нужна исповедь, то поисповедую потом, когда-нибудь, только не сейчас!" Батюшка ни одного случая не пропускал, не воспользовавшись им. Если он замечал, что кто-то завидует другим, поступал так.

Живут несколько человек в одной комнате, равные по воз­расту. И вот одной из них дает послушание: заходить к нему каждый день, а другой разрешает только раз в месяц. И та, которая ходит каждый день, молчит и не говорит, что была у Батюшки и о том, как он там себя чувствует. Пришла, и все. Откуда - неизвестно... А другая, конечно, не выдерживает, пи­шет записки Батюшке: "Вот она ходит каждый день, а меня только благословили раз в месяц вас посещать..."

Батюшка отвечает: "Чадо мое родное, что же тебя так за­висть заела? Где же твоя сестринская любовь? Где же твое христианство? Радуйся и утешайся, что твоя духовная сестра в радости. Где же твоя любовь ко мне, что лишний раз хочешь беспокоить? Займись книгами, выписками, молись в своем святом уголке, пока твоя зловонная зависть не пропадет. А потом весь свой хлам подробно опиши и неси мне на испо­ведь!"

Некоторые так унывали, что даже записки не в состоянии были написать. Таким Батюшка сам, первый, писал утеши­тельные письма: "Чадце мое! Почему нет Тебя? Почему нет писем? Приходи вечером, или когда Тебе нужно. Думаю, что урок должен принести пользу. Неужели самодурство, самоцен и самолюбие выше рабства Богу? Изволь иметь смирение и скромность духа, послушание, абсолютное послушание, по-детски, духовнику, чтобы не говорить: "я хочу", "мне надо", "почему мне не иметь". Твой авва и духовник И.С."