ХОСЕ ОРТЕГА-И-ГАССЕТ. что происходит, дух не занят событием, находится вне его; он не живет происходящем, но созерцает его

что происходит, дух не занят событием, находится
вне его; он не живет происходящем, но созерцает его.
Однако созерцает, озабоченный тем, как рассказать
обо всем этом читателям. Он хотел бы заинтересовать,
взволновать их и по возможности добиться того, что-
бы подписчики зарыдали, как бы на минуту став род-
ственниками умирающего. Еще в школе он узнал ре-
цепт Горация: «Si vis me flere, dolendum est primum
ipsi tibi» ⁶.

Послушный Горацию, газетчик пытается вызвать
в своей душе сообразную случаю скорбь, чтобы
потом пропитать ею свое сочинение. Таким образом,
хотя он и не «живет» сценой, но «прикидывается»
живущим ею.

Наконец, у художника, безучастного ко всему, одна
забота—заглядывать «за кулисы». То, что здесь про-
исходит, не затрагивает его; он, как говорится, где-то
за сотни миль. Его позиция чисто созерцательная,
и мало того, можно сказать, что происходящего он не
созерцает во всей полноте; печальный внутренний
смысл события остается за пределами его восприятия.
Он уделяет внимание только внешнему—свету и тени,
хроматическим нюансам. В лице художника мы имеем
максимальную удаленность от события и минималь-
ное участие в нем чувств.

Неизбежная пространность данного анализа опра-
вданна, если в результате нам удается с определенной
ясностью установить шкалу духовных дистанций меж-
ду реальностью и нами. В этой шкале степень близости
к нам того или иного события соответствует степени
затронутости наших чувств этим событием, степень же
отдаленности от него, напротив, указывает на степень
нашей независимости от реального события; утверж-
дая эту свободу, мы объективируем реальность, пре-
вращая ее в предмет чистого созерцания. Находясь
в одной из крайних точек этой шкалы, мы имеем дало
с определенными явлениями действительного мира—с
людьми, вещами, ситуациями,— они суть «живая» ре-
альность; наоборот, находясь в другой, мы. получаем
возможность воспринимать все как «созерцаемую» ре-
альность.

Дойдя до этого момента, мы должны сделать одно
важное для эстетики замечание, без которого нелегко

ДЕГУМАНИЗАЦИЯ ИСКУССТВА

/

проникнуть в суть искусства—как нового, так и старо-
го. Среди разнообразных аспектов реальности, соот-
ветствующих различным точкам зрения, существует
один, из которого проистекают все остальные и кото-
рый во всех остальных предполагается. Это аспект
«живой» реальностью. Если бы не было никого, кто
по-настоящему, обезумев от горя, переживал агонию
умирающего, если, на худой конец, ею бы не был
озабочен даже врач, читатели не восприняли бы пате-
гических жестов газетчика, описавшего событие, или
картины, на которой художник изобразил лежащего
в постели человека, окруженного скорбными фигура-
ми,—событие это осталось бы им непонятно.

То же самое можно сказать о любом другом
объекте, будь то человек или вещь. Изначальная
форма яблока—та, которой яблоко обладает в мо-
мент, когда мы намереваемся его съесть. Во всех оста-
льных формах, которые оно может принять,—напри-
мер, в той, какую ему придал художник 1600 года,
скомбинировавший его с орнаментом в стиле барокко:
либо в той, какую мы видим в натюрморте Сезанна;
или в простой метафоре, где оно сравнивается с деви-
чьей щечкой,—везде сохраняется в большей или мень-
шей степени этот первоначальный образ. Живопись,
поэзия, лишенные «живых» форм, были бы невразуми-
тельны, то есть обратились бы в ничто, как ничего не
могла бы передать речь, где каждое слово было бы
лишено своего обычного значения.

Это означает, что в шкале реальностей своеобраз-
ное первенство отводится «живой» реальности, кото-
рая обязывает нас оценить ее как «ту самую» реаль-
ность по преимуществу. Вместо «живой» реальности
можно говорить о человеческой реальности. Худож-
ник, который бесстрастно наблюдает сцену смерти,
выглядит «бесчеловечным»⁷. Поэтому скажем, что «че-
ловеческая» точка зрения—это та, стоя на которой мы
«переживаем» ситуации, людей или предметы. И об-
ратно, «человеческими», гуманизированными окажут-
ся любые реальности—женщина, пейзаж, судьба,—
когда они предстанут в перспективе, в которой они
обыкновенно «переживаются».

Вот пример, все значение которого читатель уяснит
позже. Помимо вещей мир состоит еще из наших идей.

ХОСЕ ОРТЕГА-И-ГАССЕТ

Мы употребляем их «по-человечески», когда при их
посредстве мыслим о предметах; скажем, думая о На-
полеоне, мы, само собой, имеем в виду великого чело-
века, носящего это имя, и только. Напротив, психолог-
теоретик, становясь на точку зрения неестественную,
«без-человечную», мысленно отвлекается, отворачива-
ется от Наполеона и, вглядываясь в свой внутренний
мир, стремится проанализировать имеющуюся у него
идею Наполеона как таковую. Речь идет, стало быть,
о направлении зрения, противоположном тому, кото-
рому мы стихийно следуем в повседневной жизни.
Идея здесь, вместо того чтобы быть инструментом,
с помощью которого мы мыслим вещи, сама превра-
щается в предмет и цель нашего мышления. Позднее
мы увидим, какое неожиданное употребление делает из
этого поворота к «без-человечному» новое искусство.