ХОСЕ ОРТЕГА-И-ГАССЕТ. нечто другое, так теперь думают или по крайней мере чувствуют

нечто другое, так теперь думают или по крайней мере
чувствуют. Не будем смешивать эти две вещи. Поэт
начинается там, где кончается человек. Судьба одно-
го—идти своим «человеческим» путем; миссия друго-
го—создавать несуществующее. Этим оправдывается
ремесло поэта. Поэт умножает, расширяет мир, приба-
вляя к тому реальному, что уже существует само по
себе, новый, ирреальный материк. Слово «автор» про-
исходит от «auctor»—тот, кто расширяет. Римляне
называли так полководца, который добывал для роди-
ны новую территорию.

Малларме был первым человеком прошлого века,
который захотел быть поэтом; по его собственным
словам, он «отверг естественные материалы» и сочи-
нял маленькие лирические вещицы, отличные от «чело-
веческой» флоры и фауны. Эта поэзия не нуждается
в том, чтобы быть «прочувствованной», так как в ней
нет ничего «человеческого», а потому и нет ничего
трогательного. Если речь идет о женщине, то—о «ни-
какой», а если он говорит «пробил час», то этого часа
не найти на циферблате. В силу этих отрицаний стихи
Малларме изгоняют всякое созвучие с жизнью и пред-
ставляют нам образы столь внеземные, что простое
созерцание их уже есть величайшее наслаждение. Сре-
да этих образов что делать со своим бедным «челове-
ческим» лицом тому, кто взял на себя должность
поэта? Только одно: заставить его исчезнуть, испарить-
ся, превратиться в чистый, безымянный голос, кото-
рый поддерживает парящие в воздухе слова—истин-
ные персонажи лирического замысла. Этот чистый, •
безымянный голос, подлинный акустический субстрат
стиха, есть голос поэта, который умеет освобождаться
от «человеческой» материи.

Со всех сторон мы приходим к одному и тому
же—к бегству от человека. Есть много способов дегу-
манизации. Возможно, сегодня преобладают совсем
другие способы, весьма отличные от тех, которыми
пользовался Малларме, и я вовсе не закрываю глаза на
то, что у Малларме все же имеют место романтические
колебания и рецидивы. Но так же, как вся современная
музыка началась с Дебюсси, вся новая поэзия развива-
ется в направлении, указанном Малларме. И то и дру-
гое имя представляется мне существенным—если, от-

ДЕГУМАНИЗАЦИЯ ИСКУССТВА

влекаясь от частностей, попытаться определить глав-
ную линию нового стиля.

Нашего современника моложе тридцати лет весьма
трудно заинтересовать книгами, где под видом искус-
ства излагаются идеи или пересказываются житейские
похождения каких-то мужчин и женщин. Все это отда-
ет социологией, психологией и было бы охотно принято этим молодым человеком, если бы, без всяких
претензий на искусство, об этом говорилось от имени
социологии или психологии: Но искусство для не-
го—нечто совсем другое.

Поэзия сегодня—это высшая алгебра метафор.

«ТАБУ» И МЕТАФОРА

Метафора—это, вероятно, наиболее богатая из тех
потенциальных возможностей, которыми располагает
человек. Ее действенность граничит с чудотворством
и представляется орудием творения, которое Бог за-
был внутри одного из созданий, когда творил его,—
подобно тому как рассеянный хирург порой оставляет
инструмент в теле пациента.

Все прочие потенции удерживают нас внутри реаль-
ного, внутри того, что уже есть. Самое большее, что
мы можем сделать,—это складывать или вычитать
одно из другого. Только метафора облегчает нам вы-
ход из этого круга и воздвигает между областями
реального воображаемые рифй, цветущие призрачные
острова.

Поистине удивительна в человеке эта мыслитель-
ная потребность заменять один предмет другим не
столько в целях овладения предметом, сколько из
желания скрыть его. Метафора ловко прячет предмет,
маскируя его другой вещью; метафора вообще не имела бы смысла, если бы за ней не стоял инстинкт,
побуждающий человека избегать всего реального *.

Когда недавно один психолог задался вопросом,
в чем первоисточник метафоры, он с удивлением об-
наружил, что она отчасти укоренена в духе табу**.

* Подробнее о метафоре см. в эссе «Две великие метафоры», опуб-
ликованном в журнале «El Espectador» (т. 4 за 1925 год; в т. 2 настоящего
собрания сочинений), а также в «Эссе на эстетические темы в форме Предис-
ловия» в т. 6 настоящего собрания сочинений.

** См.: Werner H.Die Ursprunge der Metapher, 1919.

ХОСЕ ОРТЕГА-И-ГАССЕТ

Был период, когда страх вдохновлял человека, являясь
главным стимулом его действий,— была эпоха господ-
ства космического ужаса. В ту пору человек стремился
избегать контактов с определенными реальностями,
которые, однако, были неизбежны. Наиболее распро-
страненное в какой-либо местности животное, от кото-
рого зависело пропитание, приобретало сакральный
статус. Отсюда возникало представление, что к нему
нельзя прикасаться руками. Что же тогда предприни-
мает индеец Лиллооэт, чтобы поесть? Он садится на
корточки и подсовывает руки под колени. Таким спо-
собом есть дозволяется, потому что руки под коленя-
ми метафорически те же ноги. Вот троп телесной позы,
первичная метафора, предшествующая словесному об-
разу и берущая начало в стремлении избежать фак-
тической реальности.

И поскольку слово для первобытного человека —
то же, что и вещь, только наименованная, необходи-
мым оказывается не называть и тот жуткий предмет,
на который упало табу. Вот почему этому предмету да-
ют имя другого предмета, упоминая о первом в замас-
кированной и косвенной форме. Так, полинезиец, ко-
торому нельзя называть ничего из того, что относится
. к королю, при виде сияющих в его дворце-хижине
факелов должен сказать: «Свет сияет средь небесных
туч». Вот пример метафорического уклонения.

Табуистические по природе, метафорические при-
емы могут использоваться с самыми различными це-
лями. Одна из них, ранее преобладавшая в поэзии,
заключалась в том, чтобы облагородить реальный
предмет. Образ использовался с декоративной целью,
с тем чтобы разукрасить, расшить золотом любимую
вещь. Было бы любопытно исследовать следующий
феномен: в новом поэтическом творчестве, где метафо-
ра является его субстанцией, а не орнаментом, отмеча-
ется странное преобладание очернительных образов,
которые, вместо того чтобы облагораживать и воз-
вышать, снижают и высмеивают бедную реальность.
Недавно я прочел у одного молодого поэта, что мол-
ния—это плотницкий аршин и что зима превратила
деревья в веники, чтобы подмести небо. Лирическое
оружие обращается против естественных вещей, ранит
и убивает их.

ДЕГУМАНИЗАЦИЯ ИСКУССТВА