Игра в Силу на деньги

К аким бы парадоксальным это ни казалось, мысль Кассандры мне понравилась. Вернее, даже не мне — моему союзнику. Услышав слова Касси об игре, я вновь почувствовал на себе взгляд Смерти, и в этот раз он был одобрительным. Да мне и самому импонировало такое решение. Я не лгал Кастанеде: всю жизнь я только тому и учился, что считать деньги. И считал их. Но то были деньги, полученные путем сложных финансовых операций.

Каждый цент — до того, как появиться на банковском счете (не важно, всей организации или персонально моем) — проходил через массу других счетов, переводов, инкассо, аккредитивов... Для меня это был единственно правильный способ получения дохода. Но и расходовал я эти деньги не абы как — это тоже была сложная работа, связанная с четким планированием и подсчетом. Именно поэтому я никогда не держал при себе больших наличных. Я их не любил. Если доллары, лежащие на моем счете и выраженные только в цифрах на бумаге, имели понятное для меня происхождение, то каждая банкнота, которую я держал в руках, проходила до этого через огромное количество рук.

Неведомые пути наличных денег мне казались связанными с чем-то запрещенным. Это были неочищенные деньги; а я, как и все люди моего круга, предпочитал держать руки в чистоте.

Пачки купюр, запертые в моем кейсе в номере отеля как раз и были такими неочищенными деньгами, только к этому качеству прибавилось и еще одно: я получил их самым невообразимым способом. Таким же невообразимым способом я и должен их потратить. До сих пор все происходящее больше всего напоминало мне игру; что ж, буду играть и дальше. Только в этот раз — на деньги. Во мне разгорался азарт — но он не значил того, что я собирался посетить все казино Висконсина. Карт с меня хватило; я решил придумать другую игру. Я вручил Теду несколько сотенных бумажек и отправил их с Касси развлекаться. С одной стороны, я не хотел, чтобы они мне мешали (особенно Тед с его вечными поучениями и советами), а с другой — мне показалось, что в Кассандре появилось что-то новое по отношению к Теду.

Какое-то сочувствие, что ли... Ловен-таль действительно был раздавлен словами Кастанеды о том, что вся его работа по сохранению первобытных племен — занятие не только пустое, но и откровенно вредное. Тед считал это целью своей жизни. Хотя я и понимал, что такая цель надуманна и нереалистична, но, согласитесь, утрата цели — серьезный повод для депрессии. Так что общество Касси пойдет ему на пользу, тем более что у этой девушки был безупречный вкус во всем, что касается развлечений. Тед хорошо отдохнет, и, надеюсь, воспрянет духом.

Сам я решил весь вечер посвятить планированию игры. (Хотя Кастанеда и не велел мне ничего планировать заранее, я никогда в своей жизни не делал ничего без плана и не хотел отступать от своего правила). А мой союзник меня в этом поддерживал: я ощущал его присутствие уже постоянно. Запершись у себя в номере, я погасил свет и встал у окна. Зимние сумерки быстро окутывали город — и он отвечал темноте морем ярких огней, раскрашенных в цвета предстоящего Рождества. По понятным причинам в моей семье этот праздник всегда был лишь поводом для двухнедельного перерыва в работе. Да, окна банка светились гирляндами, а сотрудникам в довесок к годовой премии выдавалось по горшочку с остролистом. Но в нашем собственном доме даже не зажигали менору... Впервые в жизни я стал подробно вспоминать детство. Как уже было сказано, я всегда избегал этого: мое детство не назовешь особенно радостным. Мать моя умерла рано; все, что я помню — ветку белой лилии, положенную отцом на холмик свежей земли, да непонятные слова кадиша, которые мы хором повторяли вслед за раввином. Отец поручил наше воспитание своей бездетной сестре — женщине доброй, но абсолютно лишенной фантазии. Моя тетка видела цель воспитания в том, чтобы вырастить нас с братом физически здоровыми и благоразумными людьми. Мы занимались плаванием, фехтованием, верховой ездой, игрой в гольф — и все это под наблюдением нашего семейного доктора. Венцом благоразумия моя тетка считала своего брата, то есть нашего отца. И включила в распорядок недели обязательные беседы с ним. Эти беседы неизменно касались нашего будущего в банке. Духовного воспитания мы не получали никакого, а ответственность за интеллектуальное развитие была полностью возложена на школу, затем — на колледж. Дни рождения проходили по одному и тому же сценарию: утром — подарки, днем — визиты родственников, вечером — угощение для детей папиных коллег. Друзей среди этих детей у меня не было; не завел я их и в школе. А с братом мы были, скорее, товарищи по несчастью. Первый настоящий друг появился у меня лишь в колледже: им стал Тед Ло-венталь. Лишь сейчас, глядя через окно на искрящийся огнями Милуоки, я понял, насколько привязан к нему. Ведь кроме него, у меня действительно нет близких друзей. Я представил, как хорошо сейчас Кассандре и Теду среди всех этих праздничных огней. Жаль, что у меня в жизни не было праздников. Эта мысль сразила меня своей жестокой простотой. Но и она же указала мне путь.

Праздник! Вот что мне нужно. Это будет колоссальное изменение, настоящая смерть для отпрыска процветающей, но несусветно скучной семьи. В этот миг я ощутил, что мой союзник стоит очень близко от меня, чуть ли не касается моей спины. Он него струилась Сила.

Я решил, что с завтрашнего утра мы трое займемся подготовкой к Рождеству. Я был намерен провести этот праздник так, как это делают все люди в мире. Я не собирался — да и не мог — менять образ мыслей; для меня это будет только игрой, но игрой, полной Силы. К тому же, какое-то неизвестное доселе чувство подсказывало мне, что Рождество самым тесным образом связано со Смертью. Таким образом, ритуальная смерть, которую я собирался пережить, празднуя Рождество, переплетется с Силой той Смерти, что заложена в самой идее этого чуждого мне праздника.

В девять утра я собрал свою команду у себя в номере и посвятил ее в свой план. Ловенталь к моим идеям не проявил никакого интереса (чему я не сильно удивился: на его лице лежал отпечаток полного и абсолютного счастья; под впечатлением вчерашнего вечера он плохо воспринимал реальность). А вот Кассандра выслушала меня очень сосредоточенно.

— Хочу тебя предупредить, Яков: с такими вещами не играют, — серьезно сказала она. — Если ты намерен пережить этот Праздник так, как переживают его люди, для которых он все еще наполнен смыслом, будь готов к тому, что все это может пройти для тебя не так легко и безболезненно, как ты рассчитываешь.

— Что ты имеешь в виду, Касси?

— Я имею в виду, что дух Рождества отнюдь не так мажорен, как это кажется со стороны. Вспомни диккенсовского Скруд-жа: чтобы Рождество стало для него праздником, ему пришлось испытать немало боли и почувствовать дыхание смерти — не союзника, исполненного Силы, а реальной смерти, означающей конец нашего пребывания в этом мире. Как бы ритуальная смерть не стала для тебя настоящей!

— Не станет. — Ловенталь вдруг спустился на землю из заоблачных высей. — Кас-танеда же сказал: здесь и сейчас Яков находится в той обстановке, когда любое магическое обучение будет эффективным. Если ему будет угрожать смерть, Кастанеда его прикроет.

— Я не собираюсь глумиться над чужим праздником, Касси, — сказал я. — «Играть» — не значит притворяться. Просто я хочу понять, что же происходит каждый год такого, что заставляет людей совершать поступки, не укладывающиеся ни в какую логику. Любой праздник для меня лишен логики, а этот — в особенности. Я хочу попробовать быть нелогичным, и, может быть, мне удастся уловить хоть капельку счастья. Даже если для этого придется пройти через боль и почувствовать дыхание настоящей смерти.

— Ну что ж, — улыбнулась Касси. — Ты — босс, мы — твои оруженосцы.

После завтрака мы направились к базилике святого Иосафата — здесь ее было видно отовсюду.

Я не собирался заходить в храм, просто мне казалось логичным начать постигать дух праздника с места Силы, имеющего непосредственное отношение к этому празднику. Небольшую площадку перед базиликой занимал компактный вертеп, украшенный огнями и гирляндами. Я миллион раз видел подобные сооружения, но никогда не замечал их — это было впитано с молоком матери. Теперь меренно всматривался в фигуры, застывшие в своих традиционных позах, и пытался понять, что это и зачем это здесь.

Внезапно меня пронзило несоответствие события и обстановки, в которой это событие свершалось.

Новорожденный младенец не должен находиться в хлеву, на соломе, голый — под этим зимним небом, под снегом и ветром. Я понимал, что это не более чем пластиковые скульптуры, которым не может быть холодно, но дело в том, что, глядя на них, я испытывал холод. И этот холод был метафизического свойства. Мое предчувствие оказалось абсолютно верным: Рождество изначально тесно связа-__

но со Смертью, но такой Смертью, которая внушала страх даже моему союзнику. И вот это-то было для меня самым непостижимым. Если мой союзник — Смерть, то как Смерть может бояться смерти? При этой мысли позвоночник пробила знакомая противная дрожь, и я испугался. Это не повторялось с момента моей ночной битвы в пикапе, и я был уверен, что больше никогда не повторится.

Наступала та самая минута, и теперь она была связана не с человеком, а с моим союзником. Я почувствовал тошноту, голова моя сильно закружилась, земля стала уходить из-под ног. Если бы не Тед и Касси, я бы наверняка грохнулся оземь.

Они поддерживали мое обмякшее тело, в то время как сознание мое подходило к черте такой вечности, для которой вечность за границами моего временного пузыря сама является пузырем. Я вдруг осознал, что есть смерть и смерть, вечность и вечность — от которой меня не сможет защитить ни память о смерти, ни сам мой союзник.... Но осознавал я это не словами, не мыслями, не чувствами — я осознавал это самим собой. Или — осознавал себя? Я видел себя — изнутри и со стороны одновременно — сущностью, состоящей из света, источник которого лежал за границами моего вечностного пузыря. И этот свет стремился воссоединиться со своим источником, чье струящееся сияние я видел уже совсем близко. Внезапно между мной и источником света невдалеке разрослась темная тень, которая укрыла меня собой, словно плащом. В этот миг я вернулся к реальности.

Остаток дня мне пришлось провести в постели и ничего не есть: любая пища сразу же выскакивала обратно. Я едва нашел в себе силы отправиться вечером к Каста-неде для отчета — хотя отчитываться, в общем-то, было не в чем.

Карлос выглядел раздраженным, даже, я бы сказал — злым.

— Из-за тебя мне пришлось израсходовать почти всю мою Силу! Куда тебя понесло? Я же говорил тебе: нельзя ничего планировать! — он резал голосом, словно ножом. — Пойми, Яков: когда ты берешься что-то надумывать, то сразу же начинаешь обманывать себя, создавать иллюзию того, что ты уже взаимодействуешь со своим союзником, слышишь его и понимаешь все его движения верно. Есть огромная разница между осознаванием и галлюцинированием.

Тебе показалось, что ты общался с союзником?

А знаешь ли ты, что такое возможно лишь при полном осознавании — при котором уже не остается сил ни на какие посторонние мысли?

Ты попался в ловушку самообмана, которые наше эго расставляет на каждом шагу. Но если для обычного человека это, возможно, и не смертельно (люди и так не вылезают из своих ловушек), то для мага любое попадание может стать роковым.

— Эго — та светящаяся сущность, которую я осознавал как себя самого?

— Нет! — крикнул Кастанеда. — Эго — тюрьма той сущности! Но без этой тюрьмы ты не сделаешь и вдоха! Эго — то, что ты всегда осознаешь как себя самого! Оно — видимый и ощутимый каркас твоей сущности, и только оно способно удержать тебя в границах твоих пузырей! Но оно же и способно низвергнуть тебя в небытие — если ты поддашься ему!

Слова Карлоса ударили меня, словно током.

— Ты сказал — «в границах пузырей»...

Значит, моя вечность — такой же пузырь, как и мое время? — возбужденно заговорил я. — Карлос, объясни, почему я видел две вечности и две смерти? Как это можно понять?.. Как это может...

— Никак, — перебил меня Кастанеда. — Есть вещи, в которые магия не вмешивается. А ты вмешался! — заорал он. — И чуть все не испортил! Почти испортил!... — его трясло от гнева. Я никогда не видел его в таком состоянии, и, не чувствуй я себя так паршиво, этот неожиданный приступ гнева наверняка напугал бы меня до смерти.

— Наша миссия здесь очень проста, — продолжил он, успокоившись. — Мы назначены всего лишь беречь ту Силу, благодаря которой все еще жива вселенная. Миссия твоего союзника — помогать тебе исполнять свою миссию. Или следуй Пути, или откажись от него.