Преступление и наказание

Смертная казнь подтверждает нечеловеческое отно­шение людей друг к другу. Она указывает на то, что чело­век до сих пор живет в эпоху варваров Цивилизация остается лишь идеей, не нашедшей воплощение в жизни.

Нужно рассмотреть это явление с разных сторон, что­бы понять, почему во многих культурах и народах до сих пор продолжают применять такую идиотскую меру нака­зания, как смертная казнь. Даже в тех странах, где ее ког­да-то отменили, к ней снова вернулись. В других странах ей на смену пришло пожизненное заключение — что еще хуже. Лучше умереть за одну секунду, чем медленно умирать в течение пятидесяти-шестидесяти лет. Замена смертной казни пожизненным заключением не приведет к цивилизации, а ввергнет в еще большее варварство, бесчеловечную тьму и бессознательность.

Во-первых, необходимо понять, что смертная казнь — на самом деле не наказание. Если вы не можете дать в награду жизнь, вы не можете дать в наказание смерть. Все просто и логично. Если вы не способны да­вать людям жизнь, какое право вы имеете ее отнимать?

Я вспомнил одну историю из реальной жизни. Двое преступников нашли сокровище, которое было спрята­но в замке. Много раз разные люди пытались проник­нуть в замок и украсть его, но их ловили. Попытка же этих двух преступников каким-то образом увенчалась успехом. Сокровище было грандиозным, и один из похи­тителей решил не делить его с другим. Он мог бы убить своего напарника, но в этом случае его могли бы пой­мать Он не мог рисковать с таким сокровищем в руках.

Ему в голову пришла одна хитроумная идея. Он исчез и распространил слух, что его убили, подкинув улику, свидетельствовавшую, что убийцей был его приятель. Приятеля арестовали — у него обнаружили револьвер, в котором не хватало двух пуль, и па нем были отпечатки его пальцев. Кроме того, на «месте преступления» был найден носовой платок с его инициалами... Он не мог до­казать свою невиновность — все свидетельствовало против него, и его приговорили к смертной казни. Но сам он знал, что не убивал своего приятеля, и был уве­рен, что все это подстроено. Его друг был жив и подста­вил его, чтобы присвоить себе все сокровища.

Приговоренному удалось сбежать из тюрьмы. Спустя двенадцать лет, когда он услышал, что его бывший на­парник — который сменил имя и стал уважаемым поли­тиком — умер, он пришел в суд и сказал судье: «Я — тот человек, которого вы приговорили к смерти двенадцать лет тому назад, но я сбежал из тюрьмы. Я был совершен­но невиновен, но у меня не было доказательств».

На самом деле у невиновности никогда не бывает до­казательств. Есть доказательства преступления, неви­новность же недоказуема. «Человек, в убийстве которо­го вы меня обвинили, только что умер, поэтому я не мог убить его двенадцать лет тому назад. Единственное пре­ступление, которое я совершил, это побег из тюрьмы. Но разве можно назвать это преступлением? Когда вы при­говариваете невиновного к смерти, кто из нас преступ­ник — вы или я?»

В этой истории есть подтекст. Человек спросил судью: «Если бы я был приговорен к смерти, не смог сбежать и был казнен, что бы вы делали сейчас? Если бы стало из­вестно, что человек, считавшийся убитым, жив, смогли бы вы вернуть мне мою жизнь? Если вы не можете вер­нуть мне жизнь, то какое право вы имеете ее отнимать?»

Говорят, что после этих слов судья ушел в отставку принес этому человеку свои извинения и сказал: «Я, на­верно, совершил много преступлений в своей жизни».

Во всем мире реальность такова, что, если вы не мо­жете доказать свою невиновность, вы виновны. Это про­тиворечит всем гуманистическим идеалам, демократии, свободе, уважению личности. Закон гласит, что, пока ва­ша вина не доказана, вы невиновны — это то, что гово­рится на словах, — но в действительности все наоборот.

Человек говорит одно, а делает совсем противопо­ложное. Он говорит о цивилизованности, культуре, а сам нецивилизован и некультурен. Смертная казнь — достаточное тому подтверждение.

Это закон варварского общества: око за око, зуб за зуб. Если кто-то отрежет вам руку, тогда в варварском обществе согласно закону ему тоже следует отрезать ру­ку. Этот закон действует на протяжении многих веков, смертная казнь тому пример: «Око за око. Если считает­ся, что один человек убил другого, значит, его тоже сле­дует убить». Но это странно: если убийство — это пре­ступление, то как мы можем оправдать обще­ство, которое совершает это преступление снова и снова. Был убит один человек, теперь убитых двое. И нет абсолютной уверенности в том, что этот человек убил другого, поскольку доказать убийство не так просто.

Если убийство — это преступление, тогда не важно, кто его совершает — индивид или общество и его суды.

Убийство — это, конечно же, преступление. Смерт­ная казнь — это преступление, совершаемое обществом против беспомощного индивида. Это не наказание — это преступление.

Можно понять, почему оно совершается, — это месть. Общество мстит человеку за то, что он не подчинился его законам. Общество готово его убить — никого не волнует, что, если он совершил убийство, значит, он ду­шевнобольной. Вместо того чтобы сажать его в тюрьму или казнить, его следует отправить в лечебницу, где ему смогут оказать физическую, психологическую и духов­ную помощь.

Да, это правда: один человек убит. Но мы ничего не можем с этим поделать. Вы думаете, что, если убить того, кто совершил убийство, его жертва воскреснет? Если бы это было возможно, я был бы целиком и полностью за ликвидацию убийцы — он не достоин быть частью об­щества, — а его жертва должна вернуться к жизни. Но так не бывает. Человек умирает, и его невозможно ожи­вить. Единственное, что можно сделать, это убить его убийцу. Это — попытка смыть кровь кровью, грязь грязью.

Вы даже не представляете, что происходило в исто­рии человечества. Триста лет тому назад во многих куль­турах считалось, что умалишенные притворяются. В других культурах считалось, что они одержимы демо­нами. В третьих культурах их действительно принимали за сумасшедших, но полагали, что их можно вылечить наказанием. Вот так заботились о душевнобольных.

Их лечили избиением — странное лечение! — и кро­вопусканием. Теперь совершают переливание крови, а раньше делали наоборот: пускали человеку кровь, пола­гая, что у него слишком много энергии. Естественно, по­сле кровопускания человек ослабевал, у него появлялись признаки слабости из-за того, что он потерял много кро­ви, и считалось, что он вылечен от безумия.

В результате избиения, бывало, случалось, что умали­шенный приходил в себя. Если человек спит и вы начне­те его колотить, то он проснется. Сумасшедший нахо­дится в бессознательном состоянии, если его сильно бить, то иногда он может возвращаться в сознание. Это стало подтверждением того, что избиение — подходя­щий метод лечения. Но исцеление происходило крайне редко; в девяноста девяти процентах случаев бедных ду­шевнобольных напрасно мучили. Но исключение стало правилом.

Если считалось, что душевнобольные одержимы де­монами, злыми духами, тогда тоже применялось избие­ние, потому что думали, что избиению подвергается де­мон, а не человек. Удары якобы наносятся не по телу человека, а по демонам, овладевшим человеком, и спо­собствуют их изгнанию. Иногда человек приходил в се­бя — но крайне редко, меньше чем в одном проценте случаев.

Я был в одном заведении, известном лечением душев­нобольных. Там насчитывалось несколько сотен боль­ных. Это был храм на берегу реки, а священник этого храма был, наверное, мясником в течение как минимум сотни жизней. Он был похож на мясника и здорово всех колотил. Душевнобольные были закованы в цепи, их беспощадно избивали, морили голодом и давали силь­ные слабительные. И я видел, что иногда больной прихо­дил в себя. Сильные слабительные и голод в течение не­скольких дней очищали его организм. Побои приводили в сознание. Отсутствие еды, голод — голодный человек не может позволить себе быть сумасшедшим из-за страшных мучений тела. Чтобы сойти с ума, нужно, что­бы жизнь была более или менее благополучной.

Смотрите: чем благополучнее и богаче общество, тем больше людей сходят с ума. Чем беднее общество, чем больше оно страдает от нищеты и голода, тем меньше людей теряют рассудок. Безумие требует, прежде всего, наличия ума. Но голодному человеку нечем подпитывать свой ум. Он недоедает и не в состоянии сойти с ума. По­скольку уму, чтобы выжить, требуется больше энергии, чем обычно. Сумасшествие — болезнь богатых. Бедные не могут его себе позволить.

Итак, если заставить человека голодать и давать ему слабительное, его организм очистится и голод вынудит его думать только о теле. Он забудет про ум, основной заботой будет тело. Ему больше не будет никакого дела до ума и его игр.

Сумасшествие — игра ума.

Итак, иногда я видел, как люди в этом храме исцеля­лись, но из-за всего одного процента случаев успешно­го исцеления пошла молва об эффективности лечения, и туда стали приводить сотни душевнобольных. Храм процветал. Я бывал там много раз, но всего однажды видел излеченного больного; другие возвращались до­мой избитые и изголодавшиеся — еще более больные и ослабевшие. Многие не вынесли такого «лечения» и умерли.

Однако в Индии смерть в результате лечения, прово­димого священником в храме, — не преступление, более того, это счастье — умереть в священном месте. Вы пере­родитесь на более высоком уровне сознания. Так что это не преступление, и повсюду в мире священники лечили людей подобным образом на протяжении многих веков.

Сейчас мы знаем, что душевнобольных нельзя лечить таким образом. Их сажали в тюрьмы, в камеры-одиноч­ки. Это происходит до сих пор во всем мире, потому что мы не знаем, что с ними делать. Чтобы скрыть свое неве­жество, мы сажаем душевнобольных в тюрьмы и забы­ваем о них; по крайней мере мы можем продолжать иг­норировать факт их существования.

В моем родном городе дядя моих приятелей сошел с ума. Они были богатыми людьми. Я часто бывал у них, но только спустя несколько лет я узнал, что дядю закова­ли в цепи и держат в подвале.

Я спросил:

— Почему?

— Потому что он сумасшедший. Было только два ва­рианта: мы сковываем его цепями и держим в доме... Ра­зумеется, мы не могли держать его наверху — это при­чиняло бы беспокойство нашим гостям. И было бы ужасно, если бы дети и жена видели своего отца и мужа в таком состоянии. Второй вариант — отправить его в тюрьму, но в этом случае пострадала бы репутация на­шей семьи. Поэтому мы решили запереть его в подвале. Пищу ему приносит слуга, и больше его никто не видит никто к нему не ходит.

—Я хотел бы увидеть вашего дядю.

— Но я не могу пойти с тобой, — ответил приятель. — Он опасен, он сумасшедший! Хоть и в цепях, но он мо­жет что-нибудь сделать.

— Самое страшное, что он может сделать, — это убить меня. Стой у меня за спиной — если он набросит­ся на меня, ты сможешь убежать. Но я все равно хочу пойти к нему.

Я настоял на своем, и мой приятель взял ключ у слуги, который относил дяде пищу. За тридцать лет я был пер­вым человеком из внешнего мира, за исключением слу­ги, увидевшим его. Возможно, когда-то он и был сума­сшедшим — я не знаю, — но, когда я его увидел, он был здоров. Однако никто не желал его слушать, потому что все душевнобольные говорят, что они не больны. Поэто­му, когда он говорил слуге: «Пойди и скажи моей семье, что я не сумасшедший», — тот только смеялся. В конце концов, слуга все же передал эти слова семье, но никто не обратил на них никакого внимания.

Придя к дяде, я сел возле него и заговорил. Он оказал­ся таким же здравомыслящим, как и все остальные, — даже, наверное, немного более здравомыслящим, пото­му что он сказал мне:

—Тридцать лет заточения — потрясающий опыт. На самом деле я думаю, что мне повезло, что я изолирован от вашего безумного мира. Они думают, что я безумен, — пу­скай, в этом нет вреда, — но на самом деле я счастлив, что я здесь, а не в вашем безумном мире. А вы как думаете?

— Вы абсолютно правы, — ответил я. — Мир снаружи стал еще безумнее, чем тогда, тридцать лет тому назад, когда вы покинули его. За тридцать лет во всем произо­шел большой прогресс — в том числе и в безумии. Вам следует перестать говорить, что вы не сумасшедший, иначе вас могут выпустить! У вас прекрасная жизнь. Здесь достаточно места, чтобы ходить...

— Это единственное физическое упражнение, кото­рое я могу здесь выполнять. Я начал учить его випассане:

— Вы находитесь в идеальных условиях, чтобы до­стигнуть просветления: вас никто и ничто не тревожит, не беспокоит и не отвлекает. Это блаженство.

Последний раз, когда я видел его перед смертью, по его лицу и по глазам я заметил, что он стал другим чело­веком, — с ним произошла тотальная трансформация.

Чтобы выйти из состояния безумия, душевноболь­ным нужна медитация. Преступники нуждаются в пси­хологической помощи и духовной поддержке. Они дей­ствительно тяжело больны, вы наказываете больных людей. Но это не их вина. Если человек совершает убий­ство, это значит, что он долгое время носил в себе склон­ность к убийству. Убийство не происходит ни с того ни с сего.

Если совершается убийство, необходимо вниматель­но посмотреть на общество, возможно, это общество должно понести наказание. Почему в этом обществе происходят такие преступления? Что оно сделало с чело­веком, что ему пришлось стать убийцей? Почему он стал разрушителем? Ведь природа наделяет всех энергией, направ­ленной на созидание. Она становится разрушитель­ной только в том случае, когда блокируется, когда ей не позволяют течь ес­тественным образом. Ког­да энергия идет естественным путем, общество начина­ет чинить ей препятствия, причинять ущерб, направлять в другое русло. Вскоре человек приходит в замешатель­ство. Он ничего не может понять. Он не понимает, что он делает и зачем он это делает. Изначальные причины по­забыты, вся жизнь превратилась в головоломку.

Смертная казнь никому не нужна, ее никто не заслу­живает. Более того, не только смертная казнь, но и дру­гие меры наказания недопустимы, поскольку наказание не исправляет человека. С каждым днем количество преступников увеличивается, строится все больше и больше тюрем. Это странно. Так не должно быть. Долж­но быть все наоборот: благодаря многочисленным судам, мерам наказания и тюрьмам преступность должна со­кращаться, преступников должно становиться меньше. Со временем количество тюрем и судов должно умень­шаться. Но этого не происходит.

Потому что неверен сам ход вашего рассуждения. Не­возможно ничему научить при помощи наказания. Века­ми законоведы, юристы и политики твердили: «Если мы не будем наказывать людей, тогда как же мы их научим? Тогда все начнут совершать преступления. Мы должны постоянно наказывать преступников, чтобы все боя­лись». Они думают, что страх — единственный способ научить людей быть законопослушными, но страх ниче­му не может научить! Все, что может сделать наказание, это приучить к страху, в результате чего исчезает изна­чальный шок. Люди знают, что им грозит: «Все, что вы можете со мной сделать, это избить меня. Если один че­ловек может это вынести, то и я смогу. Кроме того, из сотни воров вам удается поймать только двух-трех. И что я за мужчина, если не готов пойти на такой риск — девяносто восемь процентов успеха против двух процен­тов неудачи?»

Никто не может ничему научиться при помощи нака­зания. Даже тот, кого вы наказываете, не усваивает то, чему вы хотите его обучить. Хотя кое-чему он все же на­учается — он научается быть толстокожим.

Как только человек попадает в тюрьму, она становит­ся его домом, потому что в ней он находит себе подоб­ных. Он находит подходящее для себя общество. Во внешнем мире он был чужим — в тюрьме он у себя дома. Здесь все говорят на одном языке, и есть специалисты. Он может быть дилетантом, новичком; возможно, это его первый срок.

Я слышал один анекдот о человеке, который попадает в тюрьму и в темной камере видит лежащего старика. Старик спрашивает его:

—Ты сюда на сколько? — На десять лет, — отвечает новоприбывший.

— Тогда устраивайся у двери, — говорит ему ста­рик. — Всего на десять лет! Ты, похоже, новичок. Я здесь на пятьдесят лет, так что твое место — у двери. Тебе — скоро выходить.

Находясь десять лет среди специалистов, вы, естест­венно, обучаетесь всем их приемам, стратегиям и мето­дам. Вы перенимаете их опыт. Тюрьмы — это универси­теты, где обучают правонарушению за счет государства. Там вы найдете профессоров правонарушения, деканов факультета правонарушения, ректоров и проректо­ров — специалистов во всех преступлениях, которые вы только можете себе представить. Новичок, конечно же начинает учиться.

Я побывал во многих тюрьмах, и атмосфера в них по существу везде одинаковая. Общее мнение во всех тюрьмах которые я посетил, такое: вы попадаете в тюрь му не из-за преступления, а из-за того, что вас поймали. Поэтому нужно научиться, как правильно совершать не­правильные поступки. Вопрос не в том. чтобы совершать правильные поступки, а в том, чтобы совершать их правильно. И в тюрьме этому обучаются все заключенные. Я даже разговаривал с ними, и они мне сказали «Мы стремимся поскорее выйти отсюда, потому что узнали так много нового что нам не терпится применить это на деле. Нам не хватало практических знаний — прежде чем мы попали сюда, мы были теоретиками. Чтобы стать практиком, нужно попасть в тюрьму».

Как только человек становится уголовником, он боль­ше нигде не будет себя чувствовать так хорошо, как в тюрьме рано или поздно он туда возвращается. Со вре­менем тюрьма становится его альтернативным обще­ством. Здесь он чувствует себя комфортнее, здесь он чув­ствует себя как дома; никто не смотрит на него свысока. Здесь все преступники. Здесь нет священников, мудре­цов и святош. Здесь все — жалкие людишки со своими слабостями и недостатками.

Во внешнем мире его отвергают и осуждают.

В моем городе жил один закоренелый преступник. Это был прекрасный человек; его звали Баркат Миан, девять месяцев в году он проводил в тюрьме, три — на воле. В течение этих трех месяцев он каждую неделю должен был появляться в полицейском участке и отчи­тываться, что все в порядке и он никуда не сбежал. Я дружил с этим человеком. Моя семья была страшно недовольна,

— Зачем ты водишься с этим Баркатом? — спрашива­ли меня. — С кем поведешься, от того и наберешься.

— Я понимаю. Это значит, что Баркат чего-нибудь на­берется от меня, и я не вижу ничего плохого в том, что­бы поделиться с человеком благопристойностью.

—Когда же ты начнешь трезво смотреть на жизнь?

— Я как раз и смотрю на жизнь трезво. Не Баркат сделает меня хуже, а я сделаю Барката лучше. Или вы ду­маете, что его зло сильнее моего добра? Вы не доверяете моей целостности; вы верите в целостность Барката, — ответил я. — Что бы вы ни думали, я доверяю себе. Бар­кат не сможет причинить мне вреда. Если и будет причи­нен хоть какой-то вред, то мной — Баркату.

Баркат был действительно прекрасным человеком, он говорил мне: «Тебя не должны видеть со мной. Если хо­чешь встретиться и поговорить, лучше это сделать за го­родом, где-нибудь у реки».

Сам он жил возле мусульманского кладбища, куда никто не приходил, пока не умирал, — приходил, но только один раз. Ему не разрешали жить в городе. В го­роде никто не хотел сдавать ему жилье. И неважно, сколько он был готов заплатить, никто не хотел с ним связываться. Никто не хотел его к себе пускать. «Как ты стал вором?» — спросил я однажды Барката. «Когда меня впервые посадили в тюрьму, я был совершенно невиновен, но у меня не было денег, чтобы нанять ад­воката, а людям, которые хотели меня посадить, мое заключение было на руку. Мои отец и мать умерли, когда мне было всего лет четырнадцать-пятнадцать. Остальные родственники хотели присвоить себе всю собственность нашей семьи — дом, землю, — но я им мешал. Они нашли простое решение проблемы. Они подложили мне кое-что в мешок, который лежал у ме­ня в доме. Украденную вещь нашли в моем мешке и по­садили меня в тюрьму. Когда я вышел на волю, моя земля и дом были проданы, родственники умудрились разделить и распродать все мое имущество. Я оказался на улице.

Таким образом, когда я впервые попал в тюрьму, я был невинен, но, когда вышел из нее, моя невинность была безвозвратно утрачена, потому что я прошел хорошую школу. В тюрьме я всем рассказал, что со мной произошло — мне было всего семнадцать, — и мне сказали: „Не волнуйся, девять месяцев пролетят быстро, но за этот срок мы отшлифуем тебя так, что ты сможешь им всем отомстить".

Сначала я решил отмстить всем своим родственни­кам — зуб за зуб. Они вынудили меня стать вором, и я хотел доказать, что стал настоящим вором. Я выследил их и украл все, что они имели. Постепенно я втягивался и это дело все больше и больше. Десять раз можно вый­ти сухим их воды, а на одиннадцатый попасться. И чем старше и опытнее становишься, тем реже попадаешься. Но теперь это не проблема; на самом деле тюрьма — очень спокойное место, там я отдыхаю от работы и про­чих забот. Провести несколько месяцев в тюрьме по­лезно для здоровья — четкий распорядок дня: подъем, работа, сон — все в одно и то же время. И сносное пи­тание.

В тюрьме я никогда не болею, только иногда притво­ряюсь, чтобы поваляться на больничной койке. На во­ле — болею, а в тюрьме — никогда. Воля — чужой для меня мир; здесь все смотрят на меня свысока. Только в тюрьме у меня есть ощущение свободы».

Странно! Когда он сказал это, я переспросил: «Ты хо­чешь сказать, что в тюрьме ты чувствуешь себя свобод­ным?» — «Да, только в тюрьме я чувствую себя свобод­ным».

Что же это за общество, в котором люди в тюрьме чувствуют себя свободными, а на свободе — заключен­ными?

И такая история — почти у каждого преступника. Все начинается с мелочей — он, возможно, был голоден или ему было холодно, было нечем укрыться, и он украл оде­яло, — с удовлетворения простых потребностей. Обще­ству не следовало бы порождать нищих и голодных. Ни­кто не просит его это делать. Однако оно продолжает производить на свет все больше и больше людей, а мате­риальных благ на всех не хватает — ни еды, ни одежды, ни жилья. Чего оно ожидает? Общество само ставит людей в такое положение, в котором они вынуждены ста­новиться преступниками.

Население мира должно быть сокращено в три раза, если вы хотите, чтобы исчезла преступность.

Но никто не хочет чтобы преступность исчезла, ина­че с ней исчезнут судьи, адвокаты, юристы, парламенты, полиция, тюремщики. Возникнет большая проблема безработицы; никто не хочет чтобы что-либо менялось к лучшему.

Все говорят о необходимости совершенствования общества, но продолжают способствовать его ухудшению, потому что чем жизнь хуже, тем больше людей трудоустроены. Чем жизнь хуже тем больше шансов, что вы будете довольны собой. Преступники нужны для того чтобы вы могли почувствовать себя высоконравственными и достойными уважения людьми. Грешники нужны святым, чтобы те могли по чувствовать, что они — святые Кто был бы святым без грешников? Если бы все общество состояло только из хороших людей, как вы думаете, помнило бы оно об Иисусе Христе в течение двух тысяч лет? Ради че­го? Именно общество преступников хранит память об Иисусе Христе.

Нужно понять одну простую вещь. Почему вы по­мните о Гаутаме Будде? Если были бы миллионы будд, миллионы пробужденных людей в мире, вы бы не об­ращали на них никакого внимания. Чем среди них вы­делялся бы Гаутама Будда? Он бы слился с толпой. Но минуло двадцать пять столетий, и он все еще возвыша­ется — словно колонна, словно горная вершина — над вашими головами.

На самом деле Будда, Иисус, Мухаммед, Махавира — не гиганты, это вы — пигмеи. И каждый гигант заинте­ресован в том, чтобы вы оставались пигмеями, иначе ему не быть гигантом. Это великий заговор.

Я — против этого заговора. Я не гигант и не пигмей; я не преследую интересы ни тех ни других. Я есть я. Я ни с кем себя не сравниваю, поэтому никто не выше и не ни­же меня. Благодаря этому я вижу мир таким, какой он есть на самом деле; личная выгода не искажает мое зре­ние. И вот мой прямой ответ на вопрос о смертной казни: она лишний раз доказывает, что человеку еще далеко до цивилизованности, культуры и знания человеческих ценностей.

В этом мире нет преступников и никогда не было. Да, есть люди, которым необходимо сострадание, но не тю­ремное заключение и наказание. Все тюрьмы должны быть перестроены в психологические центры.

Дело жизни и смерти: ответы на вопросы