Психология на рубеже XIX-XX веков 5 страница

Свои теоретические воззрения Ухтомский проверял как в фи­зиологической лаборатории, так и на производстве, изучая психо­физиологию рабочих процессов. При этом он считал, что у высоко­развитых организмов за видимой «обездвиженностью» таится на­пряженная психическая работа. Следовательно, нервно-психиче­ская активность достигает высокого уровня не только при мышеч­ных формах поведения, но и тогда, когда организм, как кажется, относится к среде созерцательно. Эту концепцию Ухтомский на­звал «оперативным покоем», иллюстрируя ее известным поведе­нием щуки, застывшей в бдительном покое, в отличие от «рыбьей мелочи», не способной к этому. Таким образом, в состоянии по­коя организм удерживает неподвижность для детального распо­знавания среды и выработки адекватной реакции на нее.

Для доминанты также характерна инертность, т.е. склонность поддерживаться и повторяться, когда внешняя среда изменилась и раздражители, некогда вызывавшие эту доминанту, более не дей­ствуют. Инертность нарушает нормальную регуляцию поведения, она становится источником навязчивых образов, но она же вы­ступает в качестве организующего начала интеллектуальной ак­тивности. Следы прежней жизнедеятельности могут существовать одновременно в виде множества потенциальных доминант. При недостаточной согласованности между собой они могут привести к конфликту реакций. В этом случае доминанта играет роль орга­низатора и подкрепителя патологического процесса.

Механизмом доминанты Ухтомский объяснял широкий спектр психических актов - внимание (его направленность на определен­ные объекты, сосредоточенность на них и избирательность), пред­метный характер мышления (вычленение из множества раздражи­телей среды отдельных комплексов, каждый из которых воспри­нимается организмом как определенный реальный объект в его отличии от других). Это «разделение среды на предметы» Ухтом-

скии трактовал как процесс, состоящий из трех стадии: укрепления наличной доминанты, выделения только тех раздражителей, кото­рые являются для организма биологически интересными, установ­ления адекватной связи между доминантой (как внутренним состоя­нием) и комплексом внешних раздражителей. При этом он утверж­дал, что наиболее отчетливо и прочно закрепляется в нервных центрах то, что переживается эмоционально.

Ухтомский считал, что истинно человеческая мотивация имеет социальную природу и наиболее ярко выражается в доминанте «на лицо другого». Он писал, что «только в меру того, насколько каж­дый из нас преодолевает самого себя и свой индивидуализм, само­упор на себя, ему открывается лицо другого». И именно с этого момента сам человек впервые заслуживает того, чтобы о нем заго­ворили как о лице. Это, согласно Ухтомскому, одна из самых труд­нодостижимых доминант, которую человек призван воспитывать в себе.

Идеи, развитые Ухтомским, связывают в единый узел психоло­гию мотивации, познания, общения и личности. Его концепция, явившаяся обобщением большого экспериментального материала, широко используется в современной психологии, медицине и пе­дагогике.

Если Павлов и Бехтерев в основном интересовались схемой формирования и подкрепления определенных форм поведения, то другой ученый - Н. А. Бернштейн(1896-1966), обратился к про­блеме регуляции поведения и изучению механизмов построения движения. Тем самым были открыты подходы к современной трак­товке поведения, новые области в нейрофизиологии и учении о психической регуляции движения живых существ.

Н. А. Бернштейн был внуком крупного русского физиолога Н. О. Бернштейна и отцом видного московского врача-психиатра А. Н. Бернштейна. Брат отца был прославленным математиком, академиком Российской Академии наук. На формирование будуще­го ученого, наряду с интеллектуальной средой, царившей в семье, большое влияние оказала одна из лучших московских гимназий, где университетские профессора читали расширенные курсы есте­ственных наук и математики. Строгость и особая логическая про­зрачность физико-математических знаний очаровали молодого гимназиста. Это сочеталось с увлечением музыкой и интересом к медицине, побудившим его избрать профессию врача.

Прослужив в годы гражданской войны врачом в Красной ар­мии, Н. А. Бернштейн демобилизовался и поступил работать в Центральный институт труда. Создал этот институт поэт и ученый, энтузиаст воспитания культуры труда А. Гастев для рационализа­ции на научной основе производственной деятельности, повышения ее эффективности. Считая, что трудовые движения должны быть «воздушно легки, ловки, артистичны», Гастев поставил задачу со-

здания особой науки о двигательной активности организма - био­механики. Эту задачу воспринял Бернштейн, который и стал твор­цом биомеханики в России. Гастев полагал, что, изучая элементы трудовых движений, можно эти движения быстро усовершенство­вать. Однако его молодой сотрудник Бернштейн осмыслил гастев-ский замысел с других позиций. Он решил сосредоточиться не на мышечном аппарате самом по себе, а на той нервной организации, которая им управляет, чтобы объяснить с помощью точных экспе­риментальных и математических методов, как совершается тот про­цесс, который Гастев назвал «построением движений». Выявилась чрезвычайная сложность этого процесса. Если ограничиться дав­ним представлением о «рефлекторной дуге», согласно которому мышцы автоматически исполняют команды, посылаемые нервны­ми центрами, то сложную структуру реального движения наука постичь не способна. В своем процессе движение непрерывно кор­ректируется. Это происходит благодаря тому, что между тем, что совершается на мышечном уровне, с одной стороны, и в глубине нервных центров - с другой, существует циклическая связь. Из центров поступают на периферию сигналы (Бернштейн назвал их сенсорными коррекциями), которые опережают соответственно изменяющейся ситуации итоговый результат. Ученый изобрел и усовершенствовал ряд экспериментальных методов (кимоцикло-графию и циклограмметрию), позволивших под новым углом зре­ния изучить движения человека в процессе труда, при занятиях спортом, при игре на музыкальных инструментах, при пользовании протезами и др.

Полученные данные позволили радикально изменить трактовку таких важнейших форм поведения, как навыки, показав ограничен­ность взгляда на них как на стереотипные, автоматизированные действия, дублирующие один и тот же набор двигательных реак­ций. Организм, работая, решает двигательную задачу. Когда мы говорим о решении задачи, то обычно понимаем под этим умст­венную работу, но оказывается, что все признаки задачи присущи и нашим движениям.

Бернштейн доказал и выразил в строго математической форме то обстоятельство, что существуют различные уровни построения движения (этих уровней он выделил пять). На каждом уровне име­ются свои, говоря его языком, «афферентные синтезы». Это значит, что в нервных центрах закодирована информация, содержащая сведения о внешнем мире, в котором предстоит произвести тот или иной класс движений. Поэтому к популярному среди филосо­фов, физиологов и психологов понятию об отражении, т. е. к пере­даче из внешнего мира в головной мозг изменений, которые сходны с воспринимаемыми вещами этого мира, Бернштейн присоединил термин опережающее отражение. Благодаря ему организм спосо­бен предвосхищать, прогнозировать условия, в которых ему при-

дется действовать в будущем, а не только хранить сведения о прош­лом и отвечать на раздражители.

Организм сталкивается с миром, уже имея запас проектов воз­можных движений. В создании этих проектов проявляется актив­ность организма, способность к творчеству, созиданию нового, построению, как писал Бернштейн, образца «потребного резуль­тата». Тем самым он ввел в науку принципиально новое понима­ние причин поведения живых существ: важнейшей причиной вы­ступает не прямое действие раздражителя на органы восприятия, а создание модели возможного будущего действия.

Исходя из этого, Бернштейн выдвинул идею разработки особой физиологии, которую он назвал физиологией активности. Получен­ные Бернштейном результаты и его новаторский взгляд на поведе­ние, его регуляцию, самоорганизацию, активность оказали глубокое и плодотворное влияние на исследования в области психологии, в частности на работы по восстановлению движений после травмы.

Бернштейну приходилось вести исследования в сложных усло­виях идеологического преследования со стороны тех философов и физиологов, которые инкриминировали ему «идеализм», «космо­политизм», «механицизм» и тому подобные «извращения». Эти пре­следования привели к тому, что Бернштейна лишили лаборатории, но он не отрекся от своих убеждений и, продолжая развивать нова­торскую концепцию, привлек к работе большую группу научной молодежи. Бернштейна преследовали также за критическое отно­шение к учению Павлова, которое в те годы было догматизирова­но и крайне примитивно истолковано теми, кто объявил себя его последователями. Он, действительно, не соглашался с рядом по­ложений Павлова, но при этом придерживался строго научных принципов критики. Всем своим творчеством он явил образец ис­следователя, преданного научной истине как высшей ценности.

Свою модификацию науки о поведении предложил К. Н. Корни­лов(1879-1957), который стремился соединить достижения объ­ективной и экспериментальной психологии, сделав их методоло­гической основой диалектический материализм.

Основным элементом психики Корнилов предложил считать реакцию, в которой объективное и субъективное нераздельно слиты. Реакция наблюдается и изменяется объективно, но за этим внешним движением скрыта деятельность сознания. В отличие от рефлекса реакция, по мысли Корнилова, неразрывно связана с активностью живого существа, являясь не отдельной составляющей поведения, но отражением его целостности и направленности на объекты внешнего мира. Именно таким образом данные, получен­ные при исследовании рефлексов, могут быть связаны с результа­тами интроспекции.

Став директором Психологического института, Корнилов начал широкомасштабное исследование реакций, при этом в качестве

таковых изучались и психические процессы, например восприятие, память, внимание. Фактически же были выявлены скорость и сила разных реакций, а также проанализированы различия между сен­сорными и моторными реакциями в динамике протекания и инди­видуальных проявлениях. Подобный подход не мог привести к значительным успехам, а потому программа Корнилова через не­которое время была исчерпана, тем более что появились другие, более перспективные пути построения новой психологии, пред­ложенные Выготским, Блонским, Лурией и другими психологами.

Предложенный Корниловым путь развития отечественной пси­хологии на основе марксистской методологии, так же как и реф­лексология, был не единственным, разрабатывавшимся в те годы. До начала 30-х годов была предпринята попытка сформировать школу, ориентированную на философию, дореволюционные тради­ции изучения культуры и ее роли в развитии личности. Эта школа, созданная Г.Г.Шпетом(1879-1937), стала альтернативой как марк­систской психологии, так и науке о поведении.

Окончив киевскую гимназию, Шпет в 1898 г. поступил на физи­ко-математический факультет Киевского университета св. Влади­мира. Увлечение психологией и новые интересы привели его к мысли о переводе на историко-филологический факультет, к кото­рому, по традиции того времени, были приписаны кафедры фило­софии и психологии. В университете, который он окончил в 1905 г., Шпет стал учеником Челпанова, принимал активное участие в ра­боте его психологического семинария. После переезда Челпанова в Москву Шпет по его приглашению также перебрался в этот го­род. Он преподавал на Высших женских курсах, в Университете Шанявского, ас 1910 г. - в Московском университете.

Благодаря Челпанову Шпет сразу же по приезде в Москву вошел в редакцию журнала «Вопросы философии и психологии» и в Мос­ковское психологическое общество, в котором начал активную работу. В конце 1907 г. его, по рекомендации Челпанова и Трубец­кого, избрали в действительные члены Московского психологиче­ского общества. В течение почти десяти лет (до закрытия общества в 1918 г.) он неоднократно выступал на его заседаниях с докладами (о творчестве Гуссерля, о психологическом наследии Юркевича и т. д.), участвовал в диспутах и издании юбилейных сборников.

Научные дискуссии, которые велись в психологическом обще­стве, показали Шпету, что он не одинок в своей неудовлетворен­ности теорией психологизма и экспериментальной психологией, которые, с точки зрения и Лопатина и других ученых, не могли существовать без философской методологической основы. В засе­даниях Московского психологического общества, так же как и в работе редколлегии журнала, участвовали не только философы и психологи, но и историки, лингвисты, искусствоведы. Таким обра­зом, еще в 10-е годы XX в. Шпет мог убедиться в пользе межпред-

метных связей, которые позже стали одной из основ организации деятельности Государственной академии художественных наук.

В 1910-1913 гг., находясь в заграничной командировке, ТТТпет стажировался в нескольких университетах - Берлинском, Эдин­бургском, Парижском, но главным образом в Геттингенском. Ра­бота в последнем привела Шпета к философии Гуссерля, идеи ко­торого были ему близки, хотя он никогда не был его последовате­лем в полном смысле слова. Шпет стал одним из наиболее люби­мых учеников Гуссерля, познакомил русских читателей с его кон­цепцией, опубликовав в 1914 г. работу «Явление и смысл», посвя­щенную феноменологии. По возвращении в Россию Шпет в 1916 г. защитил диссертацию «История как проблема логики». Работа в Московском университете, публикация научных трудов сделали его заметной фигурой в российской науке.

Шпет активно и плодотворно работал в течение трех лет после революции, однако уже в 1921 г. его отстранили от работы в Мос­ковском университете, так же как его учителя Челпанова и многих других известных ученых, не придерживавшихся марксистской ориентации. Однако Шпету удалось организовать этнографический кабинет при университете, который стал центром развития новой психологической отрасли -этнопсихологии. В 1921 г. он был из­бран действительным членом РАХН (позднее ГАХН - Государст­венная академия художественных наук), в которой состоял до 1930 г., являясь председателем философского отделения, вице-пре­зидентом академии и фактически организатором всей ее научной деятельности.

Важнейшим достижением академии было осуществление того комплексного, межкультурного подхода, о котором писали многие отечественные ученые - Кавелин, Веселовский, Ковалевский, Клю­чевский, Грот и другие. Однако уникальность позиции ГАХН заклю­чалась не только в том, что она наиболее полно выразила антропо­логизм и стремление к универсализму, характерные для отечествен­ной науки, но и в том, что в основу философских исследований бытия было положено изучение культуры, социального бытия, наи­более полным и окончательным выражением которого является искусство. Именно в искусстве, по мнению Шпета, соединяются действительность и наука, разорванные в процессе познания, и фи­лософия искусства становится философией «предельного бытия».

В эти годы Шпет создал свои наиболее значительные психоло­гические и философские работы, в том числе «Введение в этниче­скую психологию» (1927) и «Внутренняя форма слова» (1927). В то же время он начал разрабатывать основы философии искусства, опубликовал несколько статей по этой проблеме. В своих про­граммных докладах в академии «Границы научного литературове­дения» и «Искусство как вид знания» он доказывал, что будущее не только искусства, но и науки (в том числе философии, психоло-

гии и эстетики) - в межкультурном взаимодействии, на базе кото­рого и будет сформировано новое понимание, новое качество и науки, и культуры, и жизни.

Творчество Шпета с самого начала отличало стремление к со­зданию универсальных научных методологических принципов, объ­ясняющих данные не только гуманитарных, но и естественных наук. Это стремление привело его впоследствии к герменевтике, основы которой в отечественной науке были заложены именно Шпетом. Его научные интересы связаны как с собственно философскими проблемами познания и логики, так и с исследованием психологии «социального бытия». Этот подход предполагал анализ социально-исторических причин, обусловливающих развитие психики челове­ка, в том числе мышления, речи, индивидуальных и национальных психических особенностей, а также исследование психологических основ культуры, которая была особенно значима для Шпета.

Анализируя современное ему состояние психологической науки, Шпет, соглашаясь с Введенским, Гротом, Челпановым в необходи­мости развития экспериментальной психологии, резко возражал против их утверждения, что психология может обойтись без фило­софии и сама стать основой всех наук о человеке (теория психоло­гизма). Он видел выход в отходе от чистой психологии и соедине­нии ее с философией, подчеркивая, что для объяснения полученных фактов психология может использовать только философские кон­цепции, а не естественно-научные, поскольку они также являются эмпирическими, а потому не могут претендовать на методологию, которую обеспечивает философия.

Первая попытка дать исторический обзор развития гуманитар­ных наук (прежде всего психологии и философии) в России была предпринята Шпетом еще в 10-х годах в его незаконченных работах по психологической и философской антропологии. Впоследствии он возвратился к этой проблеме в своей «Хрестоматии по истории психологии» (1917) и в «Очерке развития русской философии» (1922). Он придавал большое значение изданию «Хрестоматии по истории психологии», для работы над которой привлек многих ведущих психологов того времени - Лосского, Блонского, Экземп­лярского и др. Предполагалось издание нескольких томов хресто­матии, посвященных отдельным периодам психологии - антично­сти, Средневековью, Новому времени. В предисловии к первому тому этого издания, которое, к сожалению, так и не увидело свет, он писал, что для формирования психологии как методически оформленной, «внутренне согласованной системы» необходимо отдать себе отчет в том, каким путем шла наука, и подвести итог сделанного предшественниками, выделив то, что остается ценным в настоящее время. В этой работе Шпет также писал о том, что ме­тодология по-прежнему остается одним из центральных вопросов психологической науки. Он подчеркивал, что анализ истории пси-

хологии поможет разрешить вопрос о связи психологии с филосо­фией (которая остается ее методологией, с точки зрения Шпета) и со смежными науками «об эмпирической природе» человека. Эти мысли Шпета остаются актуальными и сегодня.

Изучая историю развития русской психологии и философии, Шпет пытался определить их специфику, анализируя развитие прежде всего двух, с его точки зрения основных, проблем - логики и морали, причем значение первой связано с ее ролью в качестве методологической основы науки, в то время как проблема морали является спецификой именно русской науки.

Стремление к формированию общих для всех наук (как естест­венных, так и гуманитарных) методологических принципов приве­ло Шпета к мысли о необходимости пересмотра основных положе­ний современных ему научных теорий, что он и сделал с присущей ему эрудицией и чувством юмора. В частности, острое критическое чутье, умение увидеть скрытые противоречия в теоретических по­строениях других ученых позволили ему одному из первых увидеть глубину того кризиса, в который вступила психология в начале века. Критический анализ существующих научных концепций пред­варял практически каждую крупную работу Шпета, это и дало возможность некоторым исследователям говорить о том, что Шпет был больше силен в критике, чем в создании собственных систем. Это отчасти верно, так как собственные позиции им были сформу­лированы только частично к концу его творческой деятельности, причем у него фактически не было возможности довести до логи­ческого конца свои размышления, хотя основные положения его концепции были им развиты в последних работах.

Постепенно он пришел к выводу, что логика не может быть единственным, универсальным методом исследования психологии социального бытия, которое он считал главным предметом своего творчества. Это привело его к идее о том, что изучение культуры человечества, его социального развития может строиться на основе анализа языка. В принципе это был не новый подход, аналогичные мысли высказывали до него Гумбольдт, Потебня, Вундт. Однако Шпет внес в него принципиально новые положения, рассматривая язык как один из важнейших методов изучения личности, эмоций и социального окружения человека, его культуры. Преимущество языка перед логикой (также рассматриваемой Шпетом как метод познания) состоит в том, что язык не оставляет в стороне социаль­ные причины, бытие людей, как это происходит с логикой, а пото­му расширяет рамки познания, позволяя понять не только внеш­нюю динамику, но и причины появления определенных событий, действий людей.

Одной из центральных в психологических исследованиях Шпета была проблема языка в его соотношении с мышлением и, в первую очередь, самосознанием субъекта. Развивая тенденции, заложенные

А. А. Потебней, Шпет пришел к выводу о необходимости анализа внутренней формы слова, так как именно она является тем главным механизмом, который лежит в основе интериоризации культуры, т. е. в основе формирования сознания - как индивидуального, так и сознания народа.

Исследование языка как одного из основных методов понима­ния психологии социального бытия и является стержнем книги Шпета «Внутренняя форма слова». Говоря о неразрывной связи между внешней, звуковой и внутренней, смысловой формами язы­ка, он подчеркивал, что «выражение и смысл в конкретной реаль­ности своего языкового бытия составляют не только неразрывное структурное единство, но и в себе тождественное бытие социально-культурного типа». В этом плане возможно создание языка, осно­ванного только на законах логики, так же как возможен чисто ло­гический анализ существующего языка, но такой язык недостаточен для речи поэтической, экспрессивной, которая связана не только с логикой построения слова, но и с социальными условиями его возникновения. Поэтому Шпет выделял два вида внутренней фор­мы - логическую и поэтическую. Логические формы могут быть названы понятиями. С его точки зрения, внутренняя форма слова имеет динамический характер, и именно она является той энергией, которая помогает раскрыть смысл понятия при его словесной пере­даче, определяя законы диалектического движения к пределу пол­ноты смысла. Эта динамика, соединяющая логическую и поэтиче­скую внутренние формы, передает как содержание понятия, так и его социальный смысл, помогает понять окружающий мир во всей его полноте и потому может быть названа герменевтической. Та­ким образом, логическая внутренняя форма, которая представляет собой закон образования данного понятия, стремится к исчерпа­нию смысла конкретного понятия, к тому, чтобы объяснить все возможные способы его употребления, в то время как поэтическая внутренняя форма стремится к извлечению смысла из объективных связей и к «включению его в другие связи, более или менее произ­вольные, подчиненные не логике, но фантазии».

Поэтому внутренние поэтические формы не могут существовать без логических, но не исчерпываются ими, так же как и звуковым оформлением. Но, используя логические формы, они передают самую суть действительности, ее самобытность, чего не могут сде­лать ни логическое понятие, ни стилистическое, звуковое оформ­ление. Таким образом, слово без символа, без отношения, стоящего за ним, мертво (по крайней мере, для психолога, искусствоведа, любого исследователя социального бытия), но и один символ, как бы ни был он стилистически совершенно оформлен, не может пере­дать все содержание слова, его внутреннюю форму.

Эта позиция позднее проявилась и в анализе искусства - как поэзии, так и живописи и театра, в котором Шпет отвергал голый

натурализм, подчеркивая необходимость второго плана, символики. Но символика должна быть внутренне связана с идеей, с логической внутренней формой, а не просто красиво оформлять пустоту. С точ­ки зрения психологии (как индивидуальной психологии, так и психо­логии народа), это внутреннее отношение, переживание субъекта при передаче словесного выражения имеет первоочередное значение, так как оно открывает интенцию субъекта, его намерение, его эмо­циональное состояние в момент образования и передачи слова.

Связывая понятия искусства и внутренней формы, Шпет под­черкивал, что внутренняя форма художественного произведения отражает приемы, методы, творческий путь художника. Она явля­ется источником знания, но знания субъективного, так как в нее вносятся жизненные идеалы, ценности данного творца. Поэтому внутренняя форма передает не абстрактное знание, но мировоз­зрение творца, которое вызывает соответствующие переживания у зрителей. Таким образом, Шпет приходит к выводу о том, что со­знание индивида носит культурно-исторический характер, его важ­нейшим элементом является слово, открывающееся нам не только при восприятии предмета, но и, главным образом, при усвоении его в виде знака, который индивид интерпретирует в процессе со­циального общения.

Будучи одним из основоположников отечественной этнопсихо­логии, Шпет в работе «Введение в этническую психологию» дока­зывал, что ее предмет раскрывается через расшифровку и интер­претацию системы знаков, составляющих содержание коллектив­ного сознания данной нации. Критикуя позицию Вундта, который полагал возможным исследовать психологию народа через изуче­ние языка, мифов или религии, Шпет подчеркивал, что продукты культуры (например, язык или мифы) не являются сами по себе психологическими понятиями. Психологическая составляющая возникает в результате их субъективной интерпретации. Таким образом, Шпет совершенно по-новому подходит к роли эмоций, считая их одним из важнейших инструментов в процессе интерио-ризации культуры.

При этом сами продукты культурного развития являются ме­диаторами в процессе социализации человека, регулируемом раз­витием типичных для данного этноса переживаний, которые и составляют главные элементы национального самосознания. Ис­следование того, как определенный исторический факт пережива­ется субъектом или этносом в данный момент, помогает понять не только содержание национального сознания, но и конкретную историческую ситуацию. Таким образом, подход, разработанный Шпетом, открыл новые пути развития как этнопсихологии, так и социальной и индивидуальной психологии.

Говоря о том, что национальное самосознание является особым переживанием, в основе которого лежит «присвоение себе извест-

ных исторических и социальных событий и взаимоотношений и противопоставление их другим народам», Шпет подчеркивал его субъективность и изменчивость, объясняющие динамику развития самого народа и его отношения к другим этносам. Фактически он одним из первых заговорил о проблеме самоидентификации, зани­мающей центральное место в современной психологии. При этом он совершенно по-новому сопоставил процессы национальной и индивидуальной идентификации. Шпет доказывал, что, хотя на­циональная идентификация и не произвольна, определяется куль­турой, языком и традициями, однако не эти объективные связи, а субъективные переживания определяют процесс отнесения себя к конкретному этносу. Потому при возникновении отвержения субъ­ект может «переменить» свой народ, «войти в состав и дух другого народа», однако этот процесс требует длительного и упорного труда и времени. Если происходит только внешнее усвоение нового языка, культуры или норм поведения, человек остается маргина­лом, который, отойдя от одного этноса, не стал и членом другого, потому что для полной идентификации себя с новым этносом не­обходимо эмоциональное принятие объективных элементов, со­ставляющих содержание национального самосознания. Эти идеи Шпета нашли отражение в работах современных ученых, рассмат­ривающих этапы социализации людей, перехода из одной культу­ры, одного народа в другой.

Шпет считал язык не только основой национального самосозна­ния, но и значимой образующей в развитии национальной науки. Социальными, историческими факторами объяснял он и особен­ности отечественной интеллигенции, причем им было дано одно из самых блестящих описаний психологических причин образования феномена «русской интеллигенции».

Понимание двойной детерминации динамики языка, двух видов внутренних форм (логической и поэтической), так же как и анализ эмоционального переживания, зафиксированного в слове, дает, с точки зрения Шпета, ключ к формированию единой методологии, которая, будучи философией языка, является одновременно и осно­вой разработки философии культуры, философии психологии, дру­гих наук.

Формирование этой методологии и было в центре исследова­тельских интересов ученых ГАХН. Однако в 1929 г. академию за­крыли, и Шпет, как и многие другие профессиональные психологи (в том числе и Челпанов), остался без работы. Несколько лет он был членом художественного совета МХАТа, а с 1932 г. - профес­сором Академии высшего актерского мастерства. В 1935 г. его аре­стовали и после недолгого заключения выслали сначала в Ени­сейск, а потом в Томск, где он был арестован вторично и расстре­лян в 1937 г. Арестованы были и многие коллеги Шпета по акаде­мии (Петровский, Габричевский, Шапошников и др.). Таким обра-

зом, попытка построения еще одной психологической школы была резко пресечена; остались лишь планы и проекты будущих, так и неосуществленных, исследований, дающих нам представление о нереализованных намерениях.

Несмотря на то что Шпет не успел осуществить многие из своих научных замыслов, он является заметной фигурой в отечественной психологии начала века. Многие его открытия не нашли еще своего места в современной науке, однако несомненно, что некоторые исследования в психолингвистике и этнопсихологии испытывают сильнейшее влияние идей, выдвинутых Шпетом.