ДЕЙСТВИЕ И СОЗЕРЦАНИЕ

Более десяти лет назад в «Размышлениях о «Дон-
Кихоте» я обнаружил главное назначение современно-
го романа в описании атмосферы. Вот основное отли-
чие этого жанра от других эпических форм: эпопеи,
сказки, приключенческой повести, мелодрамы, романа
«с продолжением», где излагается определенное дейст-
вие, следующее известному маршруту и руслу. В проти-
вовес конкретному действию, стремящемуся к скорей-
шему финалу, атмосфера означает нечто расплывчатое,
спокойное. Действие затягивает нас драматическим ви-
хрем, атмосфера, наоборот, только приглашает к созе-
рцанию. В живописи атмосферу, где «ничего не проис-
ходит», передает пейзаж в отличие от исторического
полотна, где изображен подвиг, событие в чистой
форме. Не случайно именно в связи с пейзажем возник-
ла техника plein air¹⁰, другими словами, атмосферы.

Впоследствии я неоднократно имел возможность
убедиться в правильности собственных наблюдений.

МЫСЛИ О РОМАНЕ

И вкусы высокой публики и лучшие произведения со-
временников давали все новые свидетельства в пользу
того, что роману была уготована судьба атмосфер-
ного, воздушного жанра. Последнее творение высоко-
го стиля—роман Пруста—решает вопрос однознач-
но: не драматический характер жанра достигает здесь
крайних пределов. Пруст категорически отказыва-
ется занимать читателя стремительным развитием
действия, обрекая его на созерцательную позицию. Но
подобный радикализм—источник всех затруднений
и неудобств. Буквально каждая страница заставила бы
обратиться к автору с просьбой—придать сочинению
хоть каплю драматизма (хотя, понятно, главное не
в нем, а именно в том, что дарит нам этот писатель
с такой изумительной щедростью). А нам предлагает-
ся микроанализ человеческих душ. И если бы сочине-
ние Пруста обладало хоть толикой драматизма (ведь
мы, по правде сказать, довольствуемся малым), оно
было бы само совершенство.

Однако в какой связи находятся между собой ука-
занные моменты? Почему в любимом романе нам
важен известный минимум действия, которое само по
себе абсолютно не важно? Я убежден: всякий, кто
сколько-нибудь строго рассуждает об источниках удо-
вольствия от чтения замечательных романов, сталки-
вался с этой антиномией.

Когда что-то необходимо зачем-то еще, это значит,
что оно не важно само по себе. Чтобы раскрыть пре-
ступление, нужен доносчик, но само доносительство
нисколько от этого не выигрывает.

Искусство—событие, происходящее в нашей душе,
когда мы смотрим на картину или читаем книгу. Что-
бы это событие произошло, должен работать психо-
логический механизм. Выполнение целого ряда меха-
нических условий становится обязательной частью са-
мого произведения, хотя и лишенной эстетической
ценности или по крайней мере обладающей ею в ве-
сьма скромной степени. Итак, я осмеливаюсь утвер-
ждать: драматический интерес—только психологичес-
кая характеристика романа, не более, хотя, разумеется
и не менее/Многие со мной не согласятся. В боль-
шинстве случаев занимательный сюжет считают чуть
ли не главным эстетическим фактором произведения.

ХОСЕ ОРТЕГА-И-ГАССЕТ

Иными словами, чем больше в нем действия, тем
лучше. Я же полагаю наоборот: поскольку действие—
чисто механический элемент, в эстетическом плане
оно — балласт, который должен быть сведен к мини-
муму. Но, в отличие от Пруста, я уверен, что этот
минимум все-таки необходим.

Данная тема выходит за рамки теории романа и ис-
кусства в целом, достигая поистине исполинских масш-
табов в философии. Я помню, как сам не раз обращал-
ся к этой проблеме и так или иначе разбирал ее в уни-
верситетских лекциях.

В сущности, речь идет о противоположности и вза-
имосвязи между действием и созерцанием. Известны
два исключающих друг друга типа людей. Одни склон-
ны к чистому созерцанию, другие стремятся участво-
вать", действовать, занимать ту или иную позицию. Мы
познаем мир лишь постольку, поскольку его созерца-
ем. Интерес заволакивает сознание туманной пеленой
и, понуждая нас к выбору, оставляет в. тени одно,
одновременно проливая избыток света на другое. На-
ука прежде всего стремится к созерцанию, задаваясь

-целью дать чистое отражение многоликого Мирозда-
ния, тогда как искусство дарит удовольствие от созер-
цания.

Итак, созерцание и интерес—две противополож-
ные формы сознания, в принципе исключающие друг
друга. Вот почему человек действия—обыкновенно
слабый или вообще никуда не годный мыслитель,
а идеал мудреца, например в учении стоиков, в том,
чтобы быть совершенно независимым от окружающе-
го и, словно недвижная гладь лагуны, бесстрастно
отражать небесные облака.

Но столь радикальное противопоставление, как
и всякий радикализм,—утопия геометрического Разу-

ма. Чистого созерцания нет и быть не может. Подходя
к Мирозданию без определенного интереса, мы не
в состоянии вообще что-либо как следует увидеть:
число предметов, с равным правом рассчитывающих
на наше внимание, бесконечно. Когда у нас нет основа-
ний смотреть в какую-то одну сторону, уделять на-
ибольшее внимание чему-нибудь одному, наш взор
неизбежно блуждает туда и сюда, равнодушно, без
порядка и перспективы скользя по просторам Вселен-

МЫСЛИ О РОМАНЕ

ной, не в силах ни на чем остановиться. Порой забыва-
ют общеизвестную истину: чтобы видеть, нужно смот-
реть, а для этого необходимо бросить взор, иными
словами, обратить внимание. Чистое созерцание бес-
пристрастно: взор лишь отражает образ действитель-
ности, исключая самого субъекта из его создания или
искажения. Однако теперь мы знаем, что через созерца-
ние, в качестве его неизбежной предпосылки, действует
механизм внимания. Это он правит взглядом изнутри
и, исходя из глубинных основ личности, придает всему
перспективу, форму и иерархию. Итак, мы обращаем
внимание не на то, что видим, а, наоборот, видим
лишь то, на что обращаем внимание. Внимание—пси-
хологическое a priori¹¹, действующее в силу реальных
предпочтений, иначе говоря, интересов.

Новая психология вынуждена перевернуть тради-
ционный порядок способностей мышления. Схоласт,
как и грек, утверждал: ignoti nulla cupido—неизвестное
не манит, не интересует. На самом деле, наоборот, мы
хорошо знаем лить то, что нам" в какой-то степени
важно, точнее, чта заведомо интересно. Возможность
интереса к неведомому—вот парадоксальная проблема, в решение которой я попытался внести ясность
в работе «Введение в теорию ценностей»¹².

Здесь не место входить в разбор столь сложной
задачи. Пусть каждый сам вспомнит, когда он
максимально расширил свое познание мира. Ясно
одно: отнюдь не тогда, когда задавался целью
просто смотреть. Зорче всего видишь не тот пейзаж,
которым любуешься во время туристской прогулки.
Турист в конечном счете ничего не знает как следует.
Он равнодушно окидывает скучающим взором внеш-
нюю панораму городских или. сельских видов, ни
во что не вникая, не стремясь захватить силой
хотя бы малую толику чарующей красоты. И, однако,
на первый взгляд кажется, что турист, занятый
исключительно созерцанием, добудет самый богатый
трофей разнообразных сведений. На пpoтивoпoлoж-
ном полюсе—крестьянин, вступающий с природой
в сугубо заинтересованные отношения. И все-таки,
кто хоть раз путешествовал по родному краю,
не раз удивлялся, до какой степени сельские жители
не знают своей местности. Из всего окружающего