Сердечно благодарю Саратовское губернское земское собрание за одушев­ляющие его высокие чувства любви к Отечеству и преданности Престолу. 11 страница

Выезды Столыпина по Петербургу также были под постоянным контролем. Но даже в Зимнем дворце его не оставили в покое происки заговорщиков, которые, впро­чем, были вовремя раскрыты. Об очередном заговоре против П. А. Столыпина обстоя­тельно пишет его дочь Мария:

«Как-то утром я нашла рядом со своей чашкой кофе письмо с адресом, написан­ным совсем незнакомым почерком. Открыв его, я с удивлением увидела, что оно без под­писи, а прочтя его, удивилась еще больше. Писал какой-то незнакомый мне мужчина, на­чиная свое послание словами: „Зная, что Вы разделяете наши взгляды и что, несмотря на Ваше чудовищно отсталое воспитание, Вы достаточно культурны, чтобы интересоваться

музеями и картинными галереями, и посещаете их..." Дальше же мне предлагалось в од­ном из музеев встретиться в определенный час с моим корреспондентом, который вве­дет меня в кружок наших с Вами единомышленников и где я, наконец сбросив мучащие меня, по его мнению, «нравственные цепи», могу свободно предаться счастью партий­ной работы. В конце письма стоял адрес какой-то дамы, на имя которой я должна была отвечать. Я не знала, что и думать...

По расследовании охранным отделением оказалось, что проектировалось сле­дующее: когда я приду на свидание, меня поведут на какую-то квартиру, где я должна бы­ла встретиться с членами партии социал-революционеров. Между ними и был этот кра­савец-гипнотизер, под обаяние которого я, по мнению устраивавших этот заговор, неми­нуемо должна была подпасть. Он бы мне тогда рекомендовал учителя для моих сестер, ко­торому, по моим настояниям, мои родители доверили бы образование своих младших до­черей. Попав, таким образом, в наш дом, этот человек должен был убить моего отца.

Не говоря уже о чудовищности идеи подготовлять покушение на отца через его дочь, остается удивляться наивности людей, могущих себе вообразить, что так и откры­ли бы свободный доступ в нашу семью человеку, никому не знакомому, по одной моей ре­комендации...» [4, с. 118—119]

НАКАНУНЕ ПОКУШЕНИЯна Аптекарском П. А. Столыпин спешно готовил программу, которая вкратце сводилась к двум основным положениям: отпор революции и внедрение реформ в стране. По стечению обстоятельств взрыв произошел незадолго до того, когда на заседании Совета Министров обсуждались первостепенные для жизни России вопросы. Для понимания личности реформатора надо принять в расчет это весо­мое обстоятельство: самообладание человека, переживающего трагедию происшедшего, опасное состояние дочери, естественный страх за жизнь близких людей; но не отложив­шего в критический час государственных дел.

Взрыв на Аптекарском вызвал в стране на некоторый срок отрезвление обще­ства, премьер решительно и умело воспользовался такой атмосферой.

В первой публичной декларации Столыпина по вступлении на пост Предсе­дателя Совета Министров(правительственном сообщении, опубликованном 24 августав «Правительственном вестнике») обширная программа намеченных правительством мер была изложена наряду с условиями, необходимыми для их реализации. В ней, в час­тности, говорилось:

«Путь правительства ясен: оградить порядок и решительными мерами охра­нить население от революционных проявлений и, вместе с тем, напряжением всей силы государственной идти по пути строительства, чтобы создать вновь устойчивый порядок, зиждущийся на законности и разумно понятой истинной свободе...» [56, с. 208—209]

Среди первых вопросов стояли земельный и землеустроительный, а также ме­роприятия по гражданскому равноправию, свободе вероисповеданий, отмене ограни­чений, стесняющих крестьян и старообрядцев, улучшению быта рабочих, их государст­венному страхованию, реформе местного управления, введению земского самоуправ­ления в Прибалтике, Северо и Юго-Западном крае, в губерниях Царства Польского, преобразованию местных судов, реформе средней и высшей школы, подоходному на­логу, полицейской реформе и подготовке к Всероссийскому поместному собору Право­славной церкви.

Было также сказано о подготовке Закона об исключительной охране государст­венного порядка и общественного спокойствия.

Завершающая часть декларации обращена ко всей «благоразумной части обще­ства» и является, по сути, предложением ко всем россиянам:

«Поставив себе целью безусловное поддержание и упрочение порядка и одно­временное подготовление и проведение необходимых преобразований и твердо надеясь на успешность работы будущих сессий законодательных учреждений, Правительство вправе рассчитывать на сочувствие благоразумной части общества, жаждущей успокое­ния, а не разрушения и распада государства. С своей стороны Правительство считает для себя обязательным не стеснять свободно высказываемого общественного мнения, будь то печатным словом или путем общественных собраний. Но если этими способами ра­зумного проявления общественного сознания воспользуются для проведения идей революционных, то Правительство, не колеблясь, должно будет и впредь предъяв­лять к своим агентам безусловное требование всеми законными мерами ограждать население от обращения орудия просвещения и прогресса в способ пропаганды раз­рушения и насилия (Г. С.)» [56, с. 211].

ПРИМЕРНО В ЭТО ЖЕ ВРЕМЯ(25 августа 1906 г.) был опубликован Закон о военно-полевых судах*, который в качестве временной меры вводил особые суды из офи­церов, ведавших только делами, где преступление было очевидным, например, в случа­ях, когда преступник был застигнут на месте преступления. Предание суду происходило в пределах суток после акта убийства или вооруженного грабежа. Разбор дела мог длить­ся не более двух суток, приговор приводился в исполнение в 24 часа. Любопытно, что впоследствии деятели оппозиции утверждали, будто Столыпин лишь исполнил предпи­сания Государя, «несмотря на свои личные взгляды и заявления» и что «повеление Госу­даря, шедшее вразрез с тем, что собирался делать Столыпин, не первый и не последний пример той роковой роли, которую Государь играл в его неудаче» [48, с. 286].

Этой жесткой мерой власть стремилась остановить волну террористических ак­тов, зачинщики которых зачастую уходили от возмездия из-за судебных проволочек, ад­вокатских уловок и чрезмерной гуманности общества, всемерно проявляющего солидар­ность с оппозиционными самодержавию силами . Впоследствии оппозиция охотно экс­плуатирует идеологическое клише «скорострельная юстиция» и «столыпинская реак­ция», но следует принять в расчет, что жесткие меры были адекватным ответом на «бом-бометательную практику борцов за мировое счастье. Как государственный деятель Сто­лыпин опирался на закон, как патриот он защищал национальные традиции, как христи­анин — Русскую православную церковь. Легко понять, что мотивы и цели столыпинской политики, как и столыпинских репрессий, были прямо противоположны мотивам и це­лям политики IIIИнтернационала» [41, с. 185].

Таким образом, по мнению зарубежного русского историка Н. Ю. Пушкарско­го, премьер-министру «удалось разорвать заколдованный круг» [44, с. 91], поскольку до того времени проведение реформ неизменно сопровождалось общим ослаблением власти, а

*По некоторым свидетельствам Закон о военно-полевых судах стал своего рода компромиссом между Столыпиным и оказавшими давление крайне правыми из министров, считавших, что исполнение обычных законов тормозит возмездие. Стоит также принять в расчет, что военно-полевые суды «были направлены не против инакомыс­лия и не против каких-либо классов или сословий, а лишь против тех, кто совершал политиче­ские убийства и ограбления... Несмотря на несовершенство статистики и противоречивость от­дельных данных, можно сказать, что общее число казненных не превышало 5—6 тысяч человек... Однако эти «столыпинские репрессии» не идут ни в какое сравнение с размахом красного «успо­коения», продолжавшегося несколько десятилетий. Для сравнения приведем две цифры. Всего за 1906—1911 годы было приговорено к каторжным работам 66 тысяч преступников — уголовных и политических. За период с 1954 по 1964 год по проверенным военным прокурорами делам спец­подсудности было реабилитировано более 500 тысяч человек. А сколько миллионов жертв так и не дождались своей реабилитации!» (Правда Столыпина. I.: Сборник / Сост. Г. Сидоровнин.— Альманах.— Саратов: Соотечественник, 1999. С. 185).

принятие суровых мер знаменовало собой отказ от преобразований. Теперь на­шлось правительство, которое совмещало обе задачи, и нашлись широкие обществен­ные круги, которые эту необходимость поняли. Власть сделала решительный шаг, чтобы законными средствами прекратить в России террор, и шаг этот оказался небесполезным.

ЧТОБЫ ПРОВЕСТИ В ЖИЗНЬнамеченные правительством планы, Столы­пин не стал дожидаться созыва II Думы, в которую он, как и Николай II, не очень-то ве­рил. Возможно, к такому решению его подтолкнуло нежелание думских деятелей к серь­езной совместной продуктивной работе: вышеупомянутые встречи с некоторыми из них были тому подтверждением.

Он стал осуществлять программу работ в порядке ст. 87 Основных Законов, т. е. в порядке осуществления прав Верховной власти, чем обратил на себя гнев «демо­кратически» настроенной части общества, усмотревшей в этом покушение на Закон, и прежде всего на власть народного представительства. Между тем этот смелый «поход на закон» был в сложившихся обстоятельствах совершенно необходим, что впоследствии признавала даже часть его бывших противников.

По соображениям специалистов, оскудение хозяйства России, наряду с увели­чением посевных площадей, могло остановить уменьшение крестьянской задолженно­сти, переход к более совершенным формам земледелия и землепользования. Потому пер­вым делом П. А. Столыпин обратился к крестьянской проблеме, добиваясь права выхода крестьян из общины, и сделал ставку на сильного, инициативного земледельца, который рвался на волю из ее тисков. Таким образом, стал разрешаться главный российский во­прос — земельный, потому что община сковывала развитие производительных сил и к то­му же на почве крестьянского недовольства «давали богатые всходы семена» антигосу­дарственной пропаганды.

Следует сразу напомнить, что необходимость всесторонних преобразований осознавалась властью и раньше: они намечались местными совещаниями о нуждах сель­скохозяйственной промышленности, комиссией по оскудению центра, Особыми Сове­щаниями под председательством С. Ю. Витте и И. Л. Горемыкина. Но, несмотря на под­ступившую в центральных губерниях земельную тесноту, спекуляцию наделами, обеднение крестьянских хозяйств, падение народной школы — дело практически не трогалось с места: высоким комиссиям не хватало опыта, решительности и согласованности дейст­вий. Вот как оценивал ситуацию в России в начале века П. К. Грацианов, писавший о не­обходимости изменения юридического быта и самоуправления общины:

«Мы переживаем в настоящее время такой период экономических неурядиц, что с необходимыми реформами следует поторопиться. Наше время напоминает канун 1861 года.

Во всем вышесказанном нет ничего нового. Все это известно, и говорится об этом более 40 лет. Но нужно помнить, что капля долбит камень, и людям, стоящим близ­ко к действительной жизни, нужно указать на те средства, которые могли бы изменить условия жизни, дабы минуло то тяжелое положение, которое держит наше отечество в железных тисках уже почти четверть века».

В «Записке П. К. Грацианова о неотложных мерах к улучшению сельскохозяйст­венной промышленности и сельского быта» далее отмечается, что «без широкого и дея­тельного участия правительства ни одна реформа произведена быть не может» [41, с. 255].

Впоследствии говорилось, что якобы требование о введении в деревне частной собственности на землю предъявлено было П. А. Столыпину объединенным дворянст­вом. При этом ссылались на курского помещика Доррера, который в разгар аграрного движения подал мысль о вооружении в деревнях богатых мужиков для выступлений против

погромщиков. Но выше уже было достаточно сказано, что практика свободного вы­
хода крестьян из общины, землеустройство не были заимствованы у безвестного истори­
ческого персонажа, но стали, по сути, фамильным делом Столыпина, видевшего в этом
средство для коренного решения земельного вопроса в стране.

Для постепенного решения наболевшей проблемы Указамиот 12 августа -о передаче Крестьянскому банку удельных земель, от 27 августа— о порядке продажи казенных земель, от 19 сентября— об использовании кабинетных земель был создан зе­мельный фонд в несколько миллионов десятин в Европейской России и открывалась об­ширная площадь для переселения в Сибирь.

Далее Указомот 5 октябрябыли отменены все сохранившиеся еще в законах правоограничения для крестьянского сословия — главным образом власть «мира», сель­ского схода над отдельными крестьянами. Крестьяне могли свободно получать паспорта, устраиваться на работу, свободно избирать профессию и место жительства. Права зем­ских начальников в отношении наложения штрафов и арестов крестьян были значитель­но урезаны.

На заседании10 октябряземельная политика было изложена одним из стой­ких сторонников выхода из общины В. И. Гурко. Основная идея никем не оспаривалась, но звучали возражения против применения 87-й статьи, говорилось о необходимости одобрения Государственной Думой. Но большинством министров Столыпин был под­держан, Николай II также был на его стороне. И сейчас по прошествии времени такой решительный образ действий в отношении самых важных вопросов большинством при­знан единственно верным. Столыпин имел смелость брать на себя ответственность за ре­шение дел самых спорных и спешных, «промедление которых смерти подобно»...

Далее Указом от 19 октябряКрестьянскому банку было разрешено выдавать крестьянам ссуды под надельные земли, что, по сути, уже означало признание личной собственности крестьянина на свою землю.

ДЛЯ УСПЕШНОГО ПРОДВИЖЕНИЯземельной реформы Столыпину тре­бовались надежные союзники, специалисты, которых он ищет и выдвигает. В описывае­мый нами период внимание реформатора останавливается на Андрее Андреевиче (Карл Андреас) Кофоде — энтузиасте землеустройства, еще в 1878 году эмигрировавшем из Да­нии, женившемся на русской девушке и решившем навсегда остаться в России. Эта неза­урядная личность заслуживает особого внимания, поскольку представляет собой тот тип подвижников, на которых опирался Столыпин. В Россию Кофод приехал молодым выпу­скником Королевской ветеринарной и сельскохозяйственной школы в Копенгагене, ве­зя с собой в багаже справочную сельскохозяйственную литературу и усовершенствован­ный плуг. Он успешно изучает русский язык, которым овладевает настолько, что впос­ледствии пишет на нем книги о русском сельском хозяйстве. В соответствии с националь­ными традициями молодой специалист осваивает свою профессию с завидным старани­ем и упорством: сам убирает камни с поля, валит лес, корчует и пашет. Далее на протяже­нии лет он служил управляющим имениями, штатным оценщиком Дворянского земель­ного банка.

В служебных командировках он обращает внимание на случаи самовольного выхода крестьян на хутора и по достоинству оценивает новые явления русской жизни. По личной инициативе он объезжает районы, исследуя процесс, который охватил почти тысячу деревень на площади более 220 тысяч гектаров с участием 20 000 крестьян.

О результатах обследования Кофод готовит доклад, публикует статьи и обстоя­тельный труд «Крестьянские хутора на надельной земле» (С.-Пб., 1905. Т. I—II) объемом почти в тысячу страниц. Затем, выехав по поручению Земского отдела МВД за границу,

он изучает опыт борьбы с чересполосицей в Западной Европе и пишет по материалам ко­мандировки книгу, которую будущий министр земледелия А. В. Кривошеин назовет «кла­дезем премудрости для всех нас».

Вскоре Кофод в составе созданного Комитета по землеустроительным делам наряду с 20 чиновниками высших классов табели о рангах (управляющими крупнейши­ми банками, товарищами министров и т. д.) входит в центральный аппарат аграрной реформы. Он возглавляет инспекторские поездки по губерниям России, ему как спе­циалисту-землеустроителю подчиняется армия землемеров (свыше 6000 человек к 1912 году) и члены землеустроительных комиссий в 47 губерниях. Исследования Ко-фода, самостоятельно изучавшего стихийное разверстание общинных земель, также легли в основу столыпинских планов. Брошюра Кофода «Хуторское расселение» рас­ходится невиданным полумиллионным тиражом. По ней знакомились крестьяне с сутью столыпинских реформ: помимо конкретных примеров разверстания в брошюре было расписание поездок для желающих познакомиться с хуторскими хозяйствами, с указанием маршрутов, описанием разверстанных деревень и прочим необходимым справочным материалом. Мемуары этого замечательного человека, о котором говори­ли, что «его имя будет вписано золотыми буквами в историю России», открывают нам «мастерскую реформ»:

«Чтобы подготовить как чиновников, так и сельское население к скорому нача­лу запланированных аграрных реформ, Столыпин созвал в октябре 1906 года около по­лусотни более или менее влиятельных персон, имеющих отношение к земельному вопро­су. Для меня, еще год назад бывшему никому не известным иностранцем, было большой честью войти в это общество.

Мой приход не вызвал, между тем, никакой сенсации, к моему немалому удивле­нию, оказалось даже, что большая часть созванных были моими старыми знакомыми, ко­торых я небезуспешно посетил в прошлом году с намерением склонить их к мысли о разверстании(Г. С). Что касается остальных, то мне были знакомы их имена, как и мое имя — им.

Нам было велено явиться без пяти минут девять (вечера). Мы собрались в не­большом зале между кабинетом Столыпина и залом заседаний. В углу зала стояли старые английские часы. Когда они пробили первый из девяти ударов, к нам вошел Столыпин, быстро обошел нас, пожав каждому руку, и направился в зал заседаний. Когда последний из нас вошел туда, дверь заперли. Если кто опоздал, он вынужден был оставаться снаружи.

Таким образом Столыпин приучал русских высокопоставленных чиновников не опаздывать, а они действительно нуждались в этом.

Объяснив нам, зачем он нас созвал, и сказав, каким образом мы, по его мнению, должны приступить к делу, он терпеливо выслушал замечания об этом каждого участни­ка совещания и дал нам затем свою окончательную инструкцию. Он закончил, сказав, что мы представляем цвет русской интеллигенции и что он не смог бы найти других, более подходящих для выполнения возложенной на нас миссии. Это, конечно, была лесть, но я думаю, она была умно рассчитанной лестью. Под конец он назвал нас генералами зем­леустройства. Это очень точное слово „землеустройство", охватывающее как разверста­ние, так и разбивку помещичьих земель на продаваемые потом участки, позднее стало официальным названием нашей работы.

Затем мы были разделены на 12 или несколько большее число групп, по 3—4 че­ловека в каждой. Каждой такой группе было отведено по 3—4 губернии, которые группа должна была объехать и подготовить в нужном направлении, т. е. мы должны были на со­зываемых совещаниях докладывать о намерениях правительства в области земельного вопроса, объяснять, какие реформы будут проводиться и цели этих реформ.

Мне повезло, так как в трех из четырех губерний, отведенных группе, в кото­рую я вошел, у меня были личные связи. А именно: мы получили Могилевскую, Витеб скую, Псковскую и Курскую губернии. В Могилеве все и каждый знали меня по службе в Дворянском банке, в Витебске я был хорошо известен моими обследованиями находя­щихся там районов разверстания, которые распространились по всей губернии. А в Псковской губернии, где я провел первые полтора года после прибытия в Россию, жило много родственников моей жены <...>.

Только в Курске, этом надежном оплоте крайне правых, у меня не было ника­ких связей.

Непосредственно перед разъездом комиссий вышло описание разверста-ний в Западной Европе, которое я составил на основании собранных там мною све­дений(Г. С). Более кстати оно не могло появиться. Перед выездом мы собрались на со­вещание в Министерстве земледелия, где начальник Переселенческого управления Кри­вошеин, впоследствии министр земледелия, превозносил эту мою книгу до небес, между прочим назвав ее „кладезем мудрости для всех нас"!

В самом губернском городе Пскове нас встретили довольно холодно. Намекая на столыпинскую речь на вышеописанном совещании, о котором газете, видно, было хо­рошо известно, главная газета города назвала нас „наемными генералами". Дело в том, что, исключая меня, все посланцы занимали тот или иной пост в том или ином министер­стве. Никто из них не был тесно связан с землеустройством. Но эти „наемные генералы" были еще не так страшны, хуже был тон статьи. Обо мне лично ничего не было.

В противоположность этому не особенно доброжелательному приему в губерн­ском городе, мы встретили большое понимание среди крестьян, особенно в Великолуцком уезде, где жил старший брат моей жены. Когда он узнал, что я должен приехать, он принял свои меры. Между прочим, он позаботился и о том, чтобы во встрече участвова­ли крестьяне, знавшие меня с того времени, когда я пахал на полях имения Ворма и Лангее Борок(Г. С). Когда разнесся слух о моем предстоящем приезде, я стал своего ро­да былинным героем, чьи подвиги были соответственно преувеличены. Здесь я имел без-условный успех.

Менее удачлив был я в Курске, где при моем прибытии меня „приветствовали" в местном органе крайне правых. Там я был назван „бродячим датским подмастерьем шорника", который не мог честно добывать средства к существованию на своей родине и потому приехал в Россию, где теперь хочет учить русских крестьян тому, как они дол­жны делить землю между собою,— нечто, о чем он, конечно же, не имеет никакого поня­тия. Я никогда не смог понять, почему я был назван именно подмастерьем шорника и по­чему другие члены нашей группы счастливо отделались. И с курскими крестьянами не­легко было сойтись. Помещичьи земли — вот что они хотели иметь, и это должно было быть немедленно и бесплатно. От древней крестьянской поговорки: „мы — ваши (т. е. по­мещичьи), но земля — наша" уцелела только последняя часть.

В других группах многие были встречены еще хуже, чем это выпало на нашу до­лю, но все мы все-таки вернулись невредимыми в С.-Петербург. Ни на кого из нас не бы­ло совершено покушение, и мы определенно внесли какой-то вклад в успокоение возбуж­денных умов. <...>

Ряд законов, образовавших юридическое основание столыпинским аграрным реформам, о которых много говорилось, начался с издания уже довольно подробно опи­санного закона от 17 марта 1906 года об образовании землеустроительных комиссий, ко­торый создал необходимые предпосылки для последующего аграрного законодательства.

Чтобы понять необходимость этого законодательства, мы должны прежде все­го рассмотреть то положение, которое это законодательство должно было изменить.

В тех частях России, на которые распространялись эти реформы, помещичьи крестьяне составляли абсолютно доминирующую часть крестьянства. При освобожде­нии право этих крестьян на распоряжение землей, наделенной каждой деревне, было подвергнуто некоторым юридическим ограничениям, которые вначале были задуманы как вид гарантии своевременной уплаты процентов и выплаты той суммы, которую госу­дарственная казна заплатила помещикам за землю, наделенную данной деревне. Эти ог­раничения должны были оставаться в силе только до окончания выплат, но позднее, в начале девяностых годов, срок их действия был удлинен на неопределенное время.

Согласно этим установлениям, надельная земля не могла перейти ни к кому, кроме крестьян, не могла быть заложена или отчуждена за долги крестьянина. Даже кре­стьянин-единоличник не имел права продавать свои надельные участки без разрешения мира, так как их юридическим владельцем была деревня в целом. В случае нужды он мог продать только право пользования на эти участки, не спрося разрешения на это. Кресть­янин — член общины даже этого не мог сделать, так как он не имел права наследства на ту землю, которой владел. Он мог только сдавать право на пользование своей доли в об­щинном землевладении до следующего передела, но время проведения его никто не знал, если только в этой деревне не было традиции устраивать переделы через опреде­ленный промежуток времени. Промежуток этот не мог быть, однако, менее 12 лет.

Таким образом, русский крестьянин, несмотря на освобождение, оставался полукрепостным. Правда, он мог податься, куда хотел, но даже если он, его отеци дед жили не в деревне, и хотя он для своего дела в городе остро нуждался в той сум­ме, что стоила его доля в общем земельном наделе, его экономические интересы за­прещали ему все же отступиться от этой доли, так как он при тогдашних обстоятель­ствах не мог освободиться от нее за цену, хоть приблизительно соответствующую той стоимости, которую имела бы та же самая площадь у крестьян, если бы она смог­ла быть проданной по законно составленной купчей, если бы на нее не распростра­нялись ограничения права пользования и если бы она не была разбросана повсюду мелкими кусочками.