В АВГУСТЕ 1911 ГОДАблагодаря содействию главы правительства П. А. Сто­лыпина в Москве состоялся первый общеземский съезд по народному образованию. 7 страница

Нелепо рассчитывать на то, что в мемуарах Курлова мы обнаружим ответ на за­гадку убийства Столыпина. Наоборот: опытный военный чиновник по прошествии лет имел возможность взвесить каждое слово и правдоподобно изложить выгодную версию давно минувших событий. Но некоторые детали воспоминаний остановят внимание тех, кто знает об истории отношений Столыпина и Курлова. Например, последний пишет, что его назначение помощником главы МВД, в противовес всем слухам, было восприня­то Столыпиным исключительно положительно. Ни словом нигде не было упомянуто о каких-то трениях и расхождениях, возникших в их отношениях на протяжении службы, предельно скромна тема растрат, о которых говорилось и писалось достаточно: о воль­ной манипуляции Курловым денежными средствами упоминалось даже в докладе Трусе-вича. Но этот крайне важный вопрос обозначен в воспоминаниях лишь фразой лидера кадетов Милюкова: «Генералом Курловым истрачено на охрану в Киеве 900 тысяч руб­лей» [29, с. 130].

Однако автору, видимо, невозможно было скрыть раздражение, проявленное к нему Столыпиным накануне рокового выстрела в Киеве: его слова «Ваши фокусы» наво­дят на мысли о том, что отношения с шефом были далеко не безоблачны. Интересно и то, что Курлов обходит стороною известное по воспоминаниям Коковцова желание Сто­лыпина на смертном одре встретиться со своим подчиненным. А, видимо, у Столыпина были вопросы, которые он унес с собою в могилу. И в поминальных речах самых различ­ных деятелей, и следом в литературе не раз говорилось о крупных растратах, допущенных

генералом Курловым,— растратах, о которых Столыпину будто бы было известно, и сведения, о которых он собирался доложить Царю. Существует версия, что именно этим можно объяснить чрезвычайную спешность, с какой из служебного кабинета, дома в сто­лице, даже из усадьбы в Колноберже были изъяты его документы. Надо признать, что серьезных доказательств злого умысла тех, кто изъял бумаги Столыпина, в нашем распо­ряжении нет, да и вряд ли они могли объявиться. Тем более по прошествии лет мы не сможем доказать виновность генерала Курлова в заговоре против Столыпина, в пособни­честве убийству или преступном бездействии власти, но неясное ощущение причастно­сти этого человека к роковому выстрелу в Киеве осталось у многих его современников...

НО ВЕРНЕМСЯ К РАССЛЕДОВАНИЮ:было бы любопытно также познако­миться с объяснениями, данными подполковником Кулябко, ответственность которого за трагедию трудно было отрицать всем мало-мальски знакомым с положением дел, пра­вами и обязанностями этого должностного лица. Мы опускаем их для краткости изложе­ния, в которое новые показания внесут лишь сумятицу. Заметим, однако, что в отноше­нии подполковника было вынесено следующее постановление:

«1) как видно из показаний Богрова, Кулябком был выдан Богрову 1-го сентяб­
ря 1911 года билет в городской театр; 2) что выдача билета последовала в нарушение Ку­
лябком особых обязанностей, возложенных на него по обезпечению безопасности во
время происходивших в августе 1911 года торжеств, так и вопреки распоряжениям его
начальства, изложенным в циркулярных предписаниях департамента полиции и в
положении о порядке выдачи входных билетов в места, куда могли быть допускаемы
только лица, политическая благонадежность коих вне сомнений*(Г. С). Богров же
не соответствовал означенным условиям, так как подполковнику Кулябку, у которого он
раньше состоял на службе секретным сотрудником, было известно о прежних связях его
с преступными сообществами анархистов-коммунистов и социал-революционеров; так­
же о том, что Богров находился в непосредственных сношениях с злоумышленниками,
прибывшими, по его словам, в Киев во время торжеств для учинения убийства Столыпи­
на и Кассо; 3) что в нарушение тех же служебных обязанностей Кулябко допустил того же
Богрова в сад киевского купеческого собрания, предоставив ему билет для пропуска в
сад, причем, по утверждению самого Богрова, последний явился туда вооруженный ре­
вольвером; 4) что, предоставив Богрову возможность проникнуть в Купеческий сад и го­
родской театр, не озаботился учреждением над ним надзора, имея полную возможность
сделать это; 5)................... 6) что последствием нарушения Кулябком своих служебных обя­
занностей было лишение Богровым жизни министра П. А. Столыпина; 7) что, независи­
мо от этого, Кулябко изобличается в том, что, получив заявление Богрова о намерении
боевой группы совершить в Киеве покушение на министров Столыпина и Кассо, не толь­
ко не довел об этом обстоятельстве до сведения надлежащей судебной власти, но и со
своей стороны не принял мер удостовериться в действительности заявления Богрова пу­
тем учреждения надзора за личностью последнего и изследования, действительно ли в
квартире Богрова находился один из прибывших злоумышленников. Последствием не­
принятия таковых мер было как необнаружение своевременно замышляемого Богровым
злодеяния, так и предоставление ему возможности появляться в других местах где быва­
ли высокие гости. Сенатор Шульгин поэтому постановил бывшего начальника киевского

*Однако впоследствии отдельными представителями оппозиции утверждалось, что Столыпин пал жертвой собственных инструкций, ставящих агентов и провокаторов в особые условия. В данном случае это не отвечало действительности: Богров получил доступ в театр не благодаря, а вопре­ки инструкциям для департамента полиции.

охранного отделения Н. Н. Кулябка привлечь к следствию в качестве обвиняемого по обвинению по 338, 339 и 2 ч. 341 ст. ст. ул. о нак.

В виду выяснившейся на предварительном следствии близости отношений Ку­лябка, с одной стороны, с осужденным М. Богровым, а с другой — с генералом Курловым, полковником Спиридовичем и статским советником Верегиным, сенатор, подозревая, что в квартире Кулябка скрываются письма и документы, относящиеся к настоящему де­лу, постановил произвести у Кулябка обыск. При обыске, между прочим, конфисковано было письмо на имя жены Кулябка.

Кулябко несколько раз допрашивался сенатором, причем сущность его показа­ний сводилась к тому, что он имел полное основание доверять Богрову, так как предыду­щая деятельность последнего, как сотрудника охранного отделения, ничего подозритель­ного не вызывала, а, наоборот, в течение продолжительного периода времени Богров да­вал охранному отделению весьма ценные сведения, благодаря которым удалось раскрыть ряд важных политических преступлений. Покушение на П. А. Столыпина Кулябко объяс­нял лишь одним — несчастно сложившимися обстоятельствами» [75, с. 212—214].

В показаниях Кулябко приметно существенное обстоятельство: он отказывает­ся от первоначального чрезвычайно важного показания. «Прокурору Чаплинскому Ку­лябко сначала заявил, что не может считать себя виновным в происшедшем несчастье, так как Богров был допущен в театр с ведома генер. Курлова». Но в объяснениях подпол­ковника Государственному Совету, когда слушалось дело о назначении предварительно­го следствия, и далее, в ходе этого следствия, он «заявил, что допустил в театр Богрова без ведома Курлова и специально просил именно эти показания считать действительны­ми» [63, с. 280]. Причину такой перемены видели в таинственном письме, найденном при обыске у супруги Кулябко, которая приходилась сестрой Спиридовичу. Об этом по­слании ходили разные слухи, поскольку в нем содержалась угроза: генерал советовал не впутывать в дело высоких особ. Вот текст письма Спиридовича:

«Если меня посадят на скамью подсудимых, тогда и я вспомню, что у меня жена л ребенок, и отброшу я тогда всякую щепетильность и поставлю вопрос ребром о всей той конспирации, которую проводили относительно меня 1 сентября. Хотели сделать без меня, ну и сделали, неважно только вышло» [11, с. 380].

Как уже говорилось, не имеет особого смысла слишком глубоко вникать в пока­зания обвиняемых: опытный чиновник Веригин, просвещенные офицеры Спиридович и Кулябко, как и их покровитель высокий царский сановник генерал Курлов, имели до­статочно времени и возможностей, чтобы представить свои действия в самом безобид­ном виде, даже если они местами и возбуждали естественные подозрения.

ТЕМ НЕ МЕНЕЕсенатор Шульгин довел следствие до логического конца: про­изводство по этому сложному делу было предоставлено в первый департамент Государст­венного Совета. 11 декабря 1912 года оно было заслушано, и обер-прокурор сенатор Кем-пепредставил обширное заключение со следующей формулировкой обвинения: в отно­шении генерала Курлова, полковника Спиридовича, статского советника Веригина и подполковника Кулябка по настоящему делу «следует считать установленным бездей­ствие власти, имевшее особо важные последствия(Г. С.)» [11, с. 276].

Однако при обсуждении вопроса о виновности жандармов мнения раздели­лись: в развернувшихся прениях «правое крыло» департамента решительно встало на сторону Курлова, Спиридовича и Веригина. Таким образом 6 членов Госсовета высказа­лись лишь за устранение этих обвиняемых от должности без предания суду. Против ока­залось пять членов Госсовета, министр внутренних дел А. А. Макаров и председатель Первого департамента А. А. Сабуров, составившие таким образом большинство. Единогласно

виновным был признан лишь подполковник Кулябко. «Меньшинство» настояло на том, чтобы их мнение было внесено в журнал, представляемый на высочайшее утвер­ждение.

Далее по распространившимся слухам дело Курлова и К° стало принимать нео­жиданный оборот: его защитник пустил в ход все влияние, чтобы заручиться поддерж­кой самой высокой инстанции. Полтора года спустя после убийства Столыпина обще­ственность гадала о том, появится ли обвинительный акт или дело закроют.

НЕОЖИДАННО6 января 1913 года петербургские, а следом московские газе­ты сообщили, что журнал 1-го департамента утверждения не получил, что оно направле­но на прекращение безо всяких последствий для Курлова, Спиридовича и Веригина, ко­торые вскоре были объявлены «невинно пострадавшими».

На посланную Дворцовому Коменданту генералу Дедюлину телеграмму с прось­бой «повергнуть к стопам Государя мою беспредельную благодарность и готовность слу­жить Его Величеству, как служил в течение 35 лет Его державному отцу и деду», Курлов получает собственноручный ответ Николая II: «Благодарю. В верности службы генерала Курлова никогда не сомневался» [18, с. 158]. Генералу было выплачено полностью де­нежное содержание по должности за весь следственный период.

К исполнению своих прежних обязанностей вернулся начальник Дворцовой Охраны полковник Спиридович. Вскоре после восстановления в должности и правах он получает очередные награды, а затем чин генерала. Однако неподвластное высочайшему повелению общественное мнение затрудняло его дальнейшее продвижение, и царское окружение посчитало его пребывание во Дворце нежелательным. Несмотря на заступни­чество Распутина, во избежание общественного возмущения, он был обойден выгодны­ми назначениями и, в конце концов, оказался градоначальником и начальником гарнизо­на маленькой Ялты.

Кулябко, взявший на себя всю вину за «бездействие власти», пострадал больше всех остальных. Сенатор Трусевич сумел доказать злоупотребление подполковника ка­зенными деньгами. За присвоение 10 тысяч рублей, выданных на нужды охраны в пери­од Киевских торжеств, и подлог он был арестован, предан суду и приговорен к 16 меся­цам заключения без лишения прав. В конце концов после обжалования приговора, после­дующего сокращения срока наказания, а затем и «Высочайшего помилования» Кулябко вышел на свободу и так же, как «невинно пострадавший», получил денежную компенса­цию за период проведения сенатского расследования, но только в размере половины должностного оклада [18, с. 158]. Вскоре он стал киевским торговым агентом.

ИТАК, К СУДЬБЕобвиняемых неожиданную милость оказал император. Пре­дысторию этого решения Николая II открывают относящиеся к октябрю 1912 года вос­поминания графа В. Н. Коковцова:

«Мой доклад затягивался, приближалось время к завтраку. Государь сказал мне: „Отложите остальное до после-завтрака; погода такая скверная, что никуда нель­зя выйти, а у Меня на душе есть большой камень, который мне хочется снять теперь же. Я знаю, что Я Вам причиняю неприятности, но я хочу, что Вы Меня поняли, не осудили, а главное не думали, что Я легко не соглашаюсь с Вами. Я не могу поступить иначе. Я хочу ознаменовать исцеление Моего сына каким-нибудь добрым делом и решил прекратить де­ло по обвинению генерала Курлова, Кулябки, Веригина и Спиридовича. В особенности меня смущает Спиридович. Я вижу его здесь па каждом шагу, он ходит как тень около Ме­ня, и Я не могу видеть этого удрученного горем человека, который, конечно, не хотел сде­лать ничего дурного и виноват только тем, что не принял всех мер предосторожности.

Не сердитесь на Меня, Мне очень больно, если Я огорчаю Вас, но Я так счаст­лив, что Мой Сын спасен, что Мне кажется, что все должны радоваться кругом Меня, и Я должен сделать как можно больше добра"» [63, с. 285].

«Говоря со мной, Государь, видимо, волновался и смотрел мне прямо в глаза, ожидая моего ответа. Я хорошо помню первые, сказанные мною слова.

„По Вашим словам", начал я, „я вижу, Государь, что Вы приняли уже оконча­тельное решение и вероятно привели его уже в исполнение". Государь подтвердил это наклонением головы. „Мои возражения будут, поэтому, совершенно бесцельны и только огорчат вас в такую минуту, которой я не хотел бы ничем омрачить. Но я должен выска­зать Вам то, что лежит у меня на душе, и не с тем, что бы склонить вас переменить Ваше решение, а только для того, чтобы Вы не имели повода упрекнуть меня в том, что я не предостерег Вас от вредных последствий Вашего великодушного шага. Ваше Величество, знаете, как возмущена была вся Россия убийством Столыпина и не только потому, что убит Ваш верный слуга, но еще более потому, что с такой же легкостью могло совершить­ся большее несчастие. Всем было ясно до очевидности, что при той преступной небреж­ности, которая проявилась в этом деле, Багров имел возможность направить свой брау­нинг на Вас и совершить свое злое дело с такой же легкостью, с какою он убил Столыпи­на. Все, что есть верного и преданного в России, никогда не помирится с безнаказанно­стью виновников этого преступления, и всякий будет недоумевать, почему остаются без преследования те, кто не оберегал Государя, когда каждый день привлекаются к ответст­венности неизмеримо менее виноватые, незаметные агенты правительственной власти, нарушившие свой служебный долг. Ваших великодушных побуждений никто не поймет, и всякий станет искать разрешения своих недоумений во влиянии окружающих Вас лю­дей и увидит в этом, во всяком случае, несправедливость.

И это тем хуже, что Вашим решением Вы закрываете самую возможность про­лить полный свет на это темное дело, что могло дать только окончательное следствие, назначенное сенатом, и Бог знает, не раскрыло бы оно нечто большее, нежели преступ­ную небрежность, по крайней мере, со стороны генерала Курлова.

Если бы Ваше Величество не закрыли теперь этого дела, то в Вашем распоряже­нии всегда была бы возможность помиловать этих людей в случае осуждения их. Теперь же дело просто прекращается, и никто не знает и не узнает истины. Будь я на месте этих господ и подскажи мне моя совесть, что я не виновен в смерти Столыпина и не несу тяж­кого укора за то, что не оберег и моего Государя, я просто умолял бы вас предоставить де­ло своему законному ходу и ждал бы затем Вашей милости уже после суда, а не перед след­ствием".

Государь внимательно выслушал меня и сказал мне:

„Вы совершенно правы. Мне не следовало поступать так, но теперь уже поздно. Я сказал Спиридовичу, что Я прекратил дело и вернул меморию Государственному Сек­ретарю. Относительно Курлова Я уверен, что он, как честный человек, сам подаст в от­ставку, и Я прошу Вас передать Мои слова Министру Внутренних дел. Вас же прошу, Вла­димир Николаевич, объяснить в Совете Министров, чем Я руководствовался, и не судить Меня. Повторяю — Вы совершенно правы, и Мне не следовало поддаваться Моему чувст­ву"» [63, с. 286-287].

Общественное отношение к происшедшему было различным: от разочарова­ния и досады до нескрываемого возмущения. Посвященные в дворцовые тайны и проти­воречивые отношения монарха с премьером давали самые критические оценки. Вот что писал по этому поводу видный русский юрист и общественный деятель А. Ф. Кони:

«Неоднократно предав Столыпина и поставив его в беззащитное положение по отношению к явным и тайным врагам, „обожаемый монарх" не нашел возможным быть

на похоронах убитого, но зато нашел возможность прекратить дело о попустительстве убийцам и сказал, предлагая премьерство Коковцову: „Надеюсь, что вы меня не будете за­слонять, как Столыпин?"» [20, с. 27].

ОДНАКО ИСТОРИЯ РАССЛЕДОВАНИЯчрезвычайного события в Киеве на том не закончилась. Через пять лет обстоятельства убийства П. А. Столыпина выясняла также учрежденная Временным правительством 5 (18) марта 1918 года «Чрезвычайная следственная комиссия для расследования противозаконных по должности действий бывших министров, главноуправляющих и других высших должностных лиц как граж­данского, так и военного и морского ведомств». Задачей комиссии было собрать обвини­тельный материал для проведения судебного процесса над руководителями свергнутого режима: «В том, что Россия при царе управлялась преступниками, врагами собственного народа и даже прямыми немецкими агентами — Временное правительство не сомнева­лось» [63, с. 288].

Конечно, убийство прежнего Председателя Совета Министров не тревожило членов Временного правительства, среди которого было немало его прежних врагов. Для новой власти это был повод для выполнения указанной выше задачи и возможность для сведения счетов. Потому Курлов и Спиридович становятся узниками Петропавлов­ской крепости.

Допросы П. Г. Курлова, А. И. Спиридовича, а также оказавшихся по соседству В. Н. Коковцова и М. И. Трусевича, казалось, ничего нового принести не могли. Но вы­яснились новые интересные обстоятельства и определились персонажи, бывшие рань­ше в тени. Например, допрошенный бывший секретный сотрудник охранки (также в прошлом из социал-демократов) свидетельствовал, что должен был быть вызван (с фра­ком и сюртуком!) на Киевские торжества по первому указанию Спиридовича, с которым был связан литературной работой. Оказалось, что ранее в Киеве он встречался не толь­ко со Спиридовичем и Кулябко, но и с Веригиным и даже с Курловым. Разумеется, этот «литературный кружок» вызывал подозрения. Как полагал сам сексот, «он не был вытре­бован в Киев, по его предположению, потому что в деле охраны его заменил Богров» [63, с. 162]...

Однако последующие октябрьские события 1917 года остановили работу комис­сии, результаты которой стали лишь предметом исследования немногих ученых.

Примечательно, что в многотомном литературном наследии А. И. Спиридови­ча о революционной деятельности в России с начала века до Октября с обстоятельным описанием известных и почти неизвестных террористических актов в центре и на окра­ине нет свидетельств киевской драмы. Самый посвященный в кровавые тайны России и непосредственный участник событий — начальник царской охраны генерал Спиридо­вич, как и Курлов, обходит ее стороной...

ИСТОРИЯ ПОДГОТОВКИ ПОСЛЕДНЕГО,по нашему счету, двенадцатого и самого «удачного» покушения на Столыпина, возможно, навсегда останется тайной из тайн: слишком велика была ставка. Ведь, повторимся, крушение великой державы нача­лось не с Великого Октября, тем более не с Февральской буржуазной и даже не с Первой мировой войны. Есть все основания полагать, что гибель самодержавной России стала необратимой после убийства премьера, который своей мудрой и твердой политикой не только восстановил в державе порядок, но указал россиянам мирный, спасительный путь.

К сожалению, чрезвычайно сложно оказалось добраться до нужных архивов, к тому же, возможно, значительная часть документов находится в зарубежье. Впрочем, погружение

в архивы вовсе не гарантирует полного успеха. В этой скрупулезной работе так­же таится опасность: как лес может закрыть собой высокие горы, так обилие документов, сведений, фактов могут создать дымовую завесу, в которой легко сбиться с пути и дви­нуться ложной тропой. На эту ложную цель могут вывести и фальшивые, подметные до­кументы и не совсем добросовестное пристрастное эпистолярное наследие, которое бы­ло сработано теми, кто в разное время и по разным причинам стремился скрыть правду о главном в России убийстве.

Поскольку литературы, посвященной убийству Столыпина, издано в России и зарубежье немало, то можно предположить, что верный ответ на эту историческую загад­ку зависит не столько от новых свидетельств, улик, сколько от свежего взгляда на уже из­вестные факты, внимательного осмысления их. Вот почему важно обратить внимание на следующие не слишком заметные обстоятельства, которые, однако, не представляют особой тайны для просвещенных людей.

Потому выставляем на общее обозрение еще один исторический персонаж — укрывающегося за множеством псевдонимов (Дьяков, Самсонов, Юрьевский, Вольский) Сергея (Вениамина) Евсеевича Богрова, более известного как Николай Валентинов (приложение № 9). Того самого доброго знакомого вождя, автора «Встреч с Лениным» и других книг о главном большевике и самом знаменитом' псевдониме России. Однако до­вольно щедрый в своих литературных откровениях, широко растиражированных в зару­бежье, а следом — в России, Валентинов-Богров ни слова не проронил о своей приме­чательной родственной связи с убийцей премьера, которому доводился двоюрод­ным братом.А между тем из различных источников следует, что его влияние на Дмит­рия Богрова в бытность их совместного проживания на петербургской квартире было достаточно велико. Интересно и то, что пришедший к власти Ульянов-Ленин в 1918 году лично помогает родственнице Дмитрия Богрова — Валентине Львовне Богровой и род­ному брату Богрова — Владимиру Богрову уехать из России в Германию, а потом терпит в своем правительстве на дипломатической службе Богрова-Валентинова, несмотря на прежнюю с ним размолвку, о которой последний обстоятельно написал в своих «Встре­чах с Лениным», широко известных в России и зарубежье.

И тут невольно зреет вопрос: как смог он не просто существовать, но полноцен­но жить и выжить в Советской России двадцатых годов, невзирая на крепкую ссору с во­ждем?! Как умудрился, несмотря на философские и даже идейные с ним расхождения, ос­таться у большевиков на хорошем счету, пользоваться привилегиями номенклатурного работника: высокой зарплатой, длительным отпуском, правом на служебную автомаши­ну, лечением за границей и даже личным вниманием Ильича?! Очевидно, это помогло во­время уехать за рубеж родственникам убийцы премьера, а затем и самому Валентинову выехать в нужные сроки на дипломатическую работу в Париж и затем там остаться... Произошло это в 1930 году, когда в России уже более десяти лет шла тотальная борьба с инакомыслием, когда из России выкорчевали миллионы людей неугодных новой власти сословий.

Но, главное: отчего этот словоохотливый человек, не забывший самой мел­кой детали из своей удивительной жизни под тройным псевдонимом, молчит о сво­ем кровном родстве с Дмитрием Богровым, выстрел которого оборвал жизнь пре­мьер-министра России и, в конце концов, стал точкой отсчета в крушении русской державы?

Ваннотации к одной из многочисленных книг Валентинова, изданных в России (Недорисованный портрет. М.: Терра, 1993), говорится, что «автор освещает многие стороны жизни вождя, оставшиеся, как правило, в тени». Между тем не менее интерес­ны теневые стороны жизни самого Валентинова — «революционера-меньшевика, философа,

экономиста, историка» и «неординарной личности», к тому же «критически на­строенного к идеям большевизма».

Не царская охранка, а сам брат Дмитрия Богрова в своих воспоминаниях пи­шет: «В первый период своей работы он всецело подпадает под влияние своего старше­го двоюродного брата, Сергея Богрова (т. е. Валентинова.™ Г. С), жившего и воспиты­вавшегося также в доме отца». И можно вполне допустить, что в самый критический в своей жизни момент раскрытый бывший агент Дмитрий Богров (провокатор — по тер­минологии большевиков) также подпал под влияние своего старшего двоюродного бра­та... Конечно, догадка — не доказательство, но стоит лучше вглядеться в черты этого не­обычайно ловкого человека.

В самом начале предисловия к вышеупомянутой книге «Недорисованный портрет» (словно предвосхищая возможные естественные сомнения), даны сведения, сохранившиеся в Департаменте полиции, которые позволяют ознакомиться с анкетны­ми данными Валентинова: «Вероисповедание — Православное, Происхождение — По­томственный дворянин Тамбовской губернии, Народность — Великоросс, Подданство — Русское, Звание — Дворянин». Данные эти приводил когда-то сам Валентинов, надо по­лагать, ими он дорожил более, чем своими многочисленными именами, которые менял как перчатки...

Правда, следом сообщается, что Валентинов происходил из старинного литов­ского рода. Его отец — Владислав Казимирович Вольский, что вносит некоторый эле­мент противоречия, пусть незначительный. Но разве в России строго относились к оп­ределению национальности и мерили мензурками состав крови: в России каждый мог на­зывать себя русским, ведь это, в общем-то, прилагательное... Но великороссом, видимо, каждый называться все же не мог, даже если это было выгодно и очень хотелось. Вот в таких случаях для Валентинова-Вольского и т. д. справка из Департамента полиции — до­кумент подходящий, почти индульгенция. Это в Советской России можно было козырять своей дружбой с вождем и даже родством с убийцей Столыпина, а в зарубежье, чтобы жить и печататься, об этом лучше было помалкивать...

По мере знакомства с этим историческим персонажем вопрос, отчего по восше­ствии на престол российского государства злопамятный Ленин терпит и возвышает сво­его обидчика Валентинова, становится почти риторическим. Вполне логично предполо­жить, что Валентинов сумел получить откупную, о которой, впрочем, нигде не пишет ни слова. Нигде в обильных очерках этого человека вы не найдете сведений о том, что в пе­риод после ссоры с вождем Валентинов оказался тому чем-то полезен. А между тем поч­ти невозможное примирение состоялось. Может, Ленин был благодарен Валентинову за то, что его двоюродный брат Дмитрий Богров освободил путь к российскому престолу? Только не в характере Ильича такая сентиментальность: он уничтожал, загонял в тюрь­мы и лагеря, высылал за рубеж многих своих бывших союзников, тех, с кем вместе рушил монархию, тех, кто был ему лично знаком, и знакомых заочно... И дерзкого Валентинова у Ленина было достаточно оснований сгноить или слегка «опустить». Но он терпит его и даже допускает во власть.

Так, может быть, из благодарности за такую услугу, за которую можно было все забыть и простить?.. Рискнем сделать предположение: не исключено, что по навод­ке самого Ильича Валентинов указал в подходящий момент своему двоюродному брату Богрову на премьера Столыпина, который был для бесов России страшнее царя?..

В пользу этой версии приведу еще один аргумент. Вольский-Валентинов за ру­бежом не унялся: отсидевшись в Париже после сталинских коротких расправ, он продол­жил свою полемику с Лениным, который давно бездыханный лежал в мавзолее. И, нару­шая данное ранее обещание, до конца своих дней «полощет» бывшего благодетеля... Человека,

который мог его урезонить, который, возможно, знал нечто такое, о чем Вален­тинов предпочитал умолчать, не было, он больше не мог ему помешать, и наш псевдоним начинает выдавать на гора свои бесконечные мемуары. Ленин простил Валентинова, но Валентинов не прощает вождя. Случай для психиатров: малоизвестный Валентинов ре­внует к славе вождя, который, возможно, обязан ему своим возвышением. Об этом за ру­бежом, в эмигрантской среде, лучше молчать, но тщеславная натура бунтует. И в своих воспоминаниях он заходит по третьему кругу, в деталях смакуя каждый момент былых своих встреч, событий, тревог. Стороной обходится лишь тема смерти Столыпина: ни намека на родство с убийцей премьера, ни слова о событии, потрясшем Россию. Нет в тексте даже имени реформатора, бывшего для оппозиции самой важной фигурой.

В своем «Красном колесе» А. И. Солженицын небезосновательно утверждал, что убийцу Столыпина направило «поле»: общественное сознание, сформировавшее мнение о вине монархии во всех бедах России. Из этого вытекало, что царя и его сто­ронников надо убрать, если не получится миром — значит, убить... Верно, но это не ис­ключает другого. По мнению ряда историков, за Богровым стояли другие, которые ука­зали обреченному Богрову на цель. Вполне возможно, что наводчиком был малоизвест­ный всем Валентинов, а заказчиком самого главного в России убийства — известный всем человек...

Таким странным образом переплелись влияния и судьбы двух самых значитель­ных людей XX века — Ленина и Столыпина, за каждым из которых стояли надежды мил­лионов людей на лучшее устройство мира. До сих пор мало известно, выделял ли пре­мьер-министр из зарубежной революционной среды фигуру Ульянова-Ленина, но вослед заграничной леворадикальной прессе, не скрывавшей восторга относительно убийства Столыпина, будущий вождь в своей статье «Столыпин и революция» откровенно выра­жает надежды на скорый поворот в русской истории и по своей любимой привычке «ле­пить бубнового валета» — навешивает на покойного одиозные ярлыки.

ИТАК, РОКОВОЙ ВЫСТРЕЛв киевском театре, несмотря на то что он про­изошел при огромном стечении народа и убийца был схвачен, оставил массу вопросов. Главный из них: чью волю исполнил Дмитрий Богров, кто был заказчиком этого самого трагичного по последствиям для России убийства?